Знание-сила, 2008 № 05 (971)

Но братья Ягломы уцелеют — и вскоре после победы составят большой сборник олимпиадных задач по математике. Эта книга станет учебником жизни для многих послевоенных ученых россиян — физматиков, и не только... Оттого послевоенная Москва не уступит накалом научных страстей послевоенному Парижу — несмотря на голодный паек политических свобод и лошадиные дозы террора. Для переживших войну россиян это будет вторая война — против своего начальства, за право на свою научную работу. К счастью для России, ее ученое сословие победит в этой войне.

Лев Гумилев — ровесник Израиля Гельфанда — был вовлечен в такую войну еще в студенческие годы. Сын расстрелянного «белого» офицера и матери — безработной антикоммунистической поэтессы: такое родство неизбежно порождает в России ученого еретика. Сейчас Лев Николаевич строит заполярный Норильский рудник — в ряду прочих заключенных ГУЛАГа, которых вчерашний студент развлекает изложением древней Истории на блатном жаргоне. Одновременно он с огромным вниманием изучает окружающую его пеструю человеческую среду.

Во-первых, это занятие необходимо для выживания. Во-вторых, оно очень интересно для этнографа: как в лагерном аду люди разных племен группируются в «консорции», где все — за одного. Наконец, это важно для историка: ведь каждый известный народ когда-то сплотился вокруг некоего удачливого консорция, основанного кучкой «пассионариев». Этим испанским словом вещий Лев назвал людей повышенной творческой активности, готовых к сверхобычным усилиям и риску ради необычных целей, которые обычная публика считает фантастикой.

Таковы были основатели Древнего Рима и сподвижники Владимира Ульянова; таковы сейчас сподвижники Андрея Колмогорова в Москве. Но пока в Кремле правит сталинский консорций бюрократов, истребивший ленинскую партию революционеров — диссидент Гумилев не может основать свой консорций в науке. Лишь через 20 лет, когда диссидентов в СССР перестанут расстреливать — тогда книги Гумилева увидят свет, а многие удалые физматики станут его заочными аспирантами. Пока гремят винтовки, ученые музы Клио и Урания помалкивают. Но ведь и Гомер проявился через четыре столетия после Троянской войны!

А пока ученое сословие готовит фигурки для послевоенной научной игры и пытается угадать ее будущие правила. Только что физик-наблюдатель Андерсон (недавний открыватель позитрона) обнаружил в космических лучах новую частицу — мюон, чья масса зажата между массами электрона и протона. Не тот ли это «мезон», чье существование недавно предсказал смелый японский теоретик Юкава? Такие мезоны, перескакивая в атомном ядре от протона к нейтрону, обеспечивают стабильность нашей атомной Вселенной.

Вскоре теоретики поймут, что в этот раз Андерсон открыл не то, что предсказал Юкава. Вместо очень нужного, но быстро распадающегося пи- мезона, Андерсон выделил самый заметный продукт его распада. Сей продукт сродни давно известному электрону, но гораздо тяжелее. Другие родичи этой семейной пары — загадочно легкие нейтрино, недавно предсказанные смелым и беспощадным критиком чужих гипотез Вольфгангом Паули. Судьба накажет этого теоретика: Нобелевскую премию Паули получит лишь после войны, а об открытии нейтрино узнает за два года до своей смерти. Мог бы и вовсе не дожить — как не дожил Ферми, отравленный радиоактивным облучением при создании уранового реактора!

Математикам такие опасности не грозят. Но и здесь хватает запоздалых открытий. Только что поляк Витольд Гуревич, вовремя перебравшийся в США, придумал высшие гомотопические группы — прямой аналог фундаментальной группы, придуманной Пуанкаре еще 30 лет назад. Как мог великий француз не заметить столь важную родню своего любимого детища? Да очень просто: Пуанкаре был геометр и аналитик, алгебраические хитрости он не любил. Вот и не заметил первое и главное семейство алгебраических инвариантов своих любимых многообразий! Зато увлекся вторым семейством инвариантов — так называемыми гомологиями.

Но и их Пуанкаре определил не лучшим образом; пришлось Колмогорову и Стинроду поправлять великого предтечу. Ну, теперь готово кольцо когомологий со всеми необходимыми в нем операциями. Что делать дальше?

Нужно уподобить удачно придуманные геометрами гомотопии и когомологии — геному живых организмов! При этом внешний вид организмов можно сопоставить с клеточным строением многообразий: его недавно открыл молодой американец Марстон Морс. Хотя все это мог бы заметить Пуанкаре — или даже Эйлер, двести лет назад! Но пока биологи опережают математиков и не уступают физикам. Ведь «отец дрозофилы» Томас Морган получил Нобелевскую премию в один год с Дираком и Шредингером!