Знание-сила, 2008 № 05 (971)

Как и все пятнадцать лет подряд, каждый раз выбирается некая большая тема, особый аспект, в котором рассматривается социальная жизнь страны, перемены, которые с ней происходят — или не происходят, накапливаемый потенциал будущих перемен. Практически за каждым докладом стоит серьезное исследование, иногда многолетнее — и часто его результаты развенчивают очередной миф общественного сознания о стране и о себе самом.

На этот раз предметом, вокруг которого строились доклады и их обсуждения, было само общественное сознание, закрепленное массовой культурой и частично предопределяющее выбор пути. Мы еще расскажем о докладах пленарного заседания, посвященных сложным взаимосвязям социологии культуры и объекта ее изучения; сегодня же мне хотелось бы рассказать о спорах, явно или неявно разворачивавшихся на форуме социологов.

Опять про курицу и яйцо

Слова, вынесенные в заголовок, принадлежат Эмилю Паину, специалисту по этнологии — социокультурным процессам, связанным с национальностью участников; этими словами он заключил свой доклад, хотя до того выступал не как агностик, а как сторонник вполне определенной позиции. Она, собственно, и сводилась к тому, что вариантов дальнейшей жизни страны достаточно много и ни один из них нельзя считать жестко предопределенным этническими или культурными особенностями населения — именно так он истолковал выступления предыдущих докладчиков, что и вызвало у него довольно резкую реакцию.

Позиций, как минимум, две. Одна: пути России определяются ее историческим прошлым, особенно недавним, архетипами и особенностями ментальности ее населения, иначе говоря, «мы — русские, и этим все сказано». Нет, русские по природе своей ничем особенно не отличаются от других европейских народов, может, небольшой, но вполне излечимой задержкой в развитии, и дальнейшее развитие страны зависит прежде всего от политической воли ее элиты, ее представления о желаемом будущем, от образования необходимых институтов гражданского общества; иначе говоря, никакого «особого пути» не существует. Обе позиции представлены в общественном сознании, имеют довольно много сторонников даже в таком, резко и категорично сформулированном, виде.

Эмиль Паин явно тяготеет ко второй точке зрения. Он вспоминает, как менялись в ходе времени всегда казавшиеся незыблемыми стереотипные представления о национальном характере: сегодня принято считать англичан чопорными традиционалистами, а французов — беспечными и легкомысленными, но лет сто-двести назад представление было прямо противоположное. И оно тоже имело под собой некоторые основания: именно англичане первыми начали колебать устои традиционного общества как в политической, так и в повседневной жизни, и даже феминизм зародился как раз у них — а разве суфражисток не считали на континенте не просто легкомысленными, но развращенными?

Дело не в том, что русские, в принципе, по природе своей тяготеют к авторитаризму и не в состоянии создать гражданское общество — дело в том, что ни политические, ни экономические, ни, особенно, институциональные условия этому не способствуют. Нет институтов, которые могли бы поддержать время от времени возникающие общественные импульсы — протесты против ухудшения материальных условий жизни, попытки самоорганизоваться для того, чтобы отстаивать свои права от произвола властей и так далее.

Тут как раз и возникает пресловутая проблема курицы и яйца. Советская система, несмотря на все свои декларации, никогда не считала приоритетными интересы работника и гражданина; люди долгие годы жили в нищете, что с удивлением обнаружили, получив первую же возможность сравнить свой образ жизни с жизнью в соседних странах. Но и тогда не возникло никаких массовых протестов.

Первые же попытки, вроде мирной демонстрации в Новочеркасске против повышения норм и соответственно снижения заработка рабочим были очень жестко, с кровью, подавлены военной силой, так что этот способ договориться с властью не работал. Но к тому времени сложился другой — своего рода «общественный договор» работающего народа с властью: вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что работаем. Нет никаких сомнений, что подобный договор, породивший и штурмовщину, и массовое, сверху донизу, воровство на работе, стал своего рода цементом, скрепившим советскую власть, — но и причиной ее экономического провала в конечном итоге.

Спрашивается: режим так долго держался благодаря массовой поддержке, воспроизводясь в поведении миллионов людей нескольких поколений — или сам тип такой стратегии поведения народных масс в тоталитарном обществе был им порожден и в принципе должен исчезнуть, как только изменятся условия жизни?