Знание-сила, 2008 № 05 (971)

Тогда эта идея мне показалась не бессмысленной, но важность ее затушевалась в сознании неизбежностью именно такого стечения обстоятельств. Америка — принципиально децентрализованная страна потому, что жители ее сначала завоевывали, хотя бы только географически, а потом уже обживали. Куда сумели дойти поселенцы, там у них и столица. Потому и Сибирь, которая так же, подобно Америке, была завоевана, а уж потом обжита, не имеет своей столицы.

И такой бы — легкомысленной — эта идея и оставалась, если бы я не узнал, что Центр управления Объединенного командования воздушно-космической обороны североамериканского континента (NORAD), находящийся в гранитном массиве в горах Колорадо, расформировывается за ненадобностью.

Так не расформировать ли и нам Москву? Не в том невежественно-материалистическом смысле, что всю ее поделить и раздать провинции. А в том, что страну надо децентрализовать, подарить Москву всем городам и весям — построить ее везде: в Воронеже, Владивостоке, Курске, Красноярске...

Война давно закончилась, американцы сдали NORAD, пора и нам сдать самим себе Москву.

Что это значит? По крайней мере, то, что следует создать образ Москвы и поделиться им со страною: что строить.

Но саму страну еще следует нащупать, собрать — как ощупывает солдат свое тело после контузии. И если невозможно отстроить страну, надо ее хотя бы осмыслить.

Вся Россия, где плотность населения ниже, чем в Сахаре, напоминает сейчас чеховский Сахалин — сухо задокументированный мрак. Отлично знаю, что уже в Калужской области, всего в 120 километрах от столицы, дороги последний раз ремонтировались ровно тогда, когда строились — в середине 1960-х. Что там кругом — дремучая, почти нежилая местность, лишь временами оживляемая дачными робинзонами вроде меня.

А что если вообразить себе литературно-социологический проект — описание страны с миру по нитке: кто, как и чем в силах — кто стишком, кто очерком, кто рассказом. Давным-давно, еще только вернулся я на родные руины из Америки, у меня возникла идея геометафизических записок, собирающих пространство рассыпавшейся страны. Про себя я тогда вызвался быть ответственным за Юг.

Задача проста: с помощью воссоздания образа страны помочь воссоздаться реальному пространству. Для этого нужно упечатленное воображение (желательно — коллективное), которое бы, если может — воспело, а не может — сказало правду. Но главное, надо соблюсти строгую документальность: точно по той схеме, по какой поступало Русское географическое общество, посылая в путь-дорогу Писемского, Гончарова — изучить и описать. Ведь то, что происходит реально сейчас в стране — тайна. Причем настолько, что жахни где-нибудь в тайге атомный заряд — никто не узнает. Страна — огромная, как тоска — развалилась на княжества, между которыми — пропасть, и осмыслить эту разрозненность, сделать путеводитель по Родине — высокая задача.

Ландшафт всегда надежнее государства. Он — фундаментальнее и не менее сакрален. То, что человеческий глаз наслаждается пейзажем — абсолютно иррациональное событие. Наслаждение зрительного нерва женским телом вполне объяснимо рационально. Но в запредельном для разума удовольствии от созерцания ландшафта кроется подлинная природа искусства, чей главный признак — бескорыстность.

И не в том ли любовь к Родине и состоит, что и город, и пейзаж — отражают и формируют строй души, развивая ее взаимностью?

Но это уже из космической темы «Истинного себялюбия», и мы оставим ее автору — Циолковскому.

РАЗМЫШЛЕНИЯ У КНИЖНОЙ ПОЛКИ 

Ревекка Фрумкина

Читая Броделя

* Печатается в сокращении. Полная электронная версия текста опубликована на сайте: http://www.polit.ru/author/2007/12/07/brodel.html и перепечатывается с разрешения редакции Полит.ру.

Сколько я себя помню, я не интересовалась историей как самостоятельной областью знания и не скрывала этого в разговорах с друзьями. Поскольку я слыла образованным человеком, мне чаще всего не верили. В самом деле: как может не интересоваться историей тот, для кого с 13 лет любимые герои — декабристы, любимые книги — «Война и мир» и «Былое и думы»? Однако для московской школьницы сороковых — пятидесятых годов понимание пафоса этих текстов предполагало всего лишь фоновое знание русской культуры. А я в этой культуре выросла, прочитав «Капитанскую дочку» в 7 лет, «Войну и мир» — в 12 и «Былое и думы» — чуть позже.