Остается только решить, к кому мы хотим быть ближе — к врачам или к знахарям. Пожалуй, лучше все-таки к знахарям. Врачи, знаете ли, рабы всех этих нынешних методов диагностики, всяких там рентгеновских снимков, анализов крови и даже, не побоимся этого термина, мочи. От себя они и слова сказать не могут. А знахарь — человек свободный. Хочет — называет черное белым, хочет — белое черным. И больному приятнее такая диагностика — его до самой смерти уверяют, что он здоров.
Илья Абель
Невостребованный новатор Леду
Ироничные французы последующих поколений в полном соответствии со своим национальным характером не упускали случая сказать нечто нелицеприятное про Клода Никола Леду, известного архитектора XVIII века. В его активе не было парижской площади, получившей название Согласия, созданной по проекту знаменитого архитектора Габриеля. Ему не удалось построить что-то, похожее на будущий Пантеон его современника Суфло. Обе эти парижские достопримечательности с успехом дожили до наших дней, а их авторы вошли в историю не только французской архитектуры. От осуществленного же Леду, их современником, не менее легендарным, чем они, остались только руины зданий и слава человека, который катастрофически не совпадал со временем и обстоятельствами.
Если попытаться одним словом определить творчество и биографию Клода Никола Леду, слово это будет — парадокс. Он создает мрачноватое здание тюрьмы в одном из французских городов — и во время Великой Французской революции сам оказывается в заключении. Ему удается построить здание театра оригинальной формы — почти через двести лет после завершения строительства оно уничтожено пожаром и не подлежит восстановлению. Ему заказывают построить город у соляных рудников в местечке Шо и таможенные заставы в Париже. Он с энтузиазмом берется за реализацию уникальных и неординарных для своего времени замыслов, но по разным причинам они остаются незавершенными.
Дело здесь отнюдь не сводится к тому, что в обоих случаях окончанию строительства помешала революция, которая изменила приоритеты во всем, в том числе и в архитектуре. Французам, пережившим бурные годы революционных перемен, с одной стороны, в творчестве Леду импонировали простота и четкость замысла, с другой — этот аскетизм художественного мышления зодчего эпохи классицизма в чем-то мешал. Новое время требовало мощного и тожественного прославления. Идеи архитектора оказались поразительно несвоевременны: Леду планировал строить здания в античном вкусе со всей их строгостью и державной холодностью. Когда признание получала роскошь, ему хотелось во всем отказаться от декора, сведя возможное разнообразие к простым и ясным формам. Буквами в предлагаемом им алфавите искусства были круг и квадрат, чем воспользовались в начале прошедшего века авангардисты, и прежде всего кубисты, со всеми их поисками первооснов всего сущего.
Леду воспринимал архитектуру как средство воспитания граждан, в чем было больше от поэзии и желаемого, чем от действительного. (Хотя Иосиф Бродский писал, что архитектура петербургских зданий рассказала ему об истории и культуре больше, чем школьные учебники.) Во времена Леду занятие архитектурой было чисто практическим. Само понятие «бумажная архитектура», которое появилось в СССР во второй половине двадцатого века, Леду воспринял бы даже не как парадокс, а как настоящий нонсенс. Между тем по сути своего темперамента и отношения к зодчеству Клод Никола Леду был по призванию архитектором именно «бумажным». Практически все главные его идеи со временем были блистательно осуществлены в Старом и Новом Свете. Хрестоматийный пример — «Дом над водопадом» американского архитектора Райта (1936 год) — явная аллюзия на Дом директора источников в городе Шо, придуманный Леду. А ставший классикой модернизма Музей Гуггенхейма того же Райта в Нью-Йорке — овеществленная метафора мысли Леду о круге и квадрате, как и о том, что всем должно в архитектуре править «простое движение циркуля». И разве странноватый в своей безжизненности город Чандигарх в Индии, в осуществлении которого принимал самое активное участие Корбюзье, не стал парафразой города-парка, идеального города Леду, который ему хотелось возвести рядом с рудником, где добывали обычную соль? И таких примеров можно привести множество.
Позднейшие воплощения идей архитектора трудно оценивать однозначно. Леду думал об унификации, которую современная архитектура довела до обезличенности. Небоскребы, которые после пожара в Чикаго в конце девятнадцатого века стали символом прогресса, несли в себе одну геометрию и торжество функциональности. Но продолжатель идей Леду Салливан хоть и потерял довольно быстро авторитет как действующий автор архитектурных проектов, тем не менее заложил на все последующее столетие фундаментальные законы возведения высотных административных зданий.