Знание-сила, 2009 № 04 (982)

Бывшие владельцы «нехороших» квартир и комнат, перейдя в подвал или в ставшую коммунальной квартиру соседа, ежедневно видели, что в их родном гнезде происходит нечто невероятное и запломбированное: все это стало явочными, допросными и прочими помещениями ВЧК, куда можно отнести донос на соседа и улучшить свои жилищные условия.

Несмотря на огромное количество строительных контор и трестов (только в Москве действовали мощные бюрократические структуры — Госстрой, Жилстрой, Мосстрой, Госстройконтора), никакого жилищного строительства по сути не велось, хотя численность населения Москвы за первые два года нэпа увеличилась вдвое. В 1923 году построили первые тридцать 8-квартирных бараков в Богородском для рабочих и служащих завода «Красный богатырь»: квартиры по 22 м² выдавались на пятерых первопоселенцев, удваивавших свою численность за год-полтора.

Деревянный барак в Москве

Вместо жилищного строительства шли либо экспроприации различных видов, либо занятие под жилье тех или иных помещений — жилых и нежилых. Так, авиационный завод «Салют» в 1923 году занял помещения бывшей Измайловской военной богадельни. Инвалидов разогнали и рассеяли по домам сердобольных старушек, а при въезде заводских каждый жилой этаж поделили пополам, просторные палаты разбили на клетушки-пеналы. В итоге около пяти тысяч человек были расселены там, где раньше жили 500 одиноких инвалидов.

Вся идеология жилищного строительства держалась на сугубо пролетарских идеях нищеты — удешевления жилищ донельзя. ЦИК и СНК РСФСР постановлением от 25 августа 1924 года установили цену на землю в Москве в размере 3 копеек за одну квадратную сажень (4,55 м²). Темпы строительства при огромном потоке новой рабочей силы оставались смехотворно низкими: в 1932 году в Москве было построено всего 120 стандартных 16-квартирных бараков на 10 тысяч жителей при среднегодовом приросте численности населения за 1931–1938 годы в размере 220 тысяч человек в год. Потребность в новом жилье удовлетворялась на сотые и тысячные доли процента: в 1925 году из 27 000 заявок было удовлетворено 50–60, или 0,2 %. Проведенный в том же году конкурс Моссовета в Строительном техникуме имени Каменева (70 отечественных и 34 иностранных архитектора) отверг 80 % проектов как не соответствующие идеям удешевления. Лучшими были признаны система Галахова (обшивка деревянного каркаса досками с заполнением пространства опалубки городскими отбросами), система Мосдрева (деревянный каркас снаружи облицовывается в полкирпича, а изнутри обшивается соломитом — смесью соломы с алебастром) и система «Герард» (полтора кирпича снаружи, один изнутри, между ними — шлак).

Устанавливая квартплату, учитывали не только размер занимаемой площади, но и местонахождение (за пределами Камер-Коллежского вала — на окраинах — устанавливалась 10 %-ная скидка), и размер заработка (примерно 1 % от зарплаты за одну квадратную сажень полезной площади в месяц), и социальное положение — в 1923 году рабочие в среднем платили 0,27 копейки за метр, служащие — 36 копеек, так называемый нетрудовой элемент — 1,85 рубля. Грубо говоря, при столь же стесненных метражом обстоятельствах эти изгои платили в семьсот раз больше, чем класс-гегемон.

Еще медленнее создавалась социокультурная инфраструктура, хронически отставая от темпов жилищного строительства. Все это, включая квартирный психоз и ужасы квадратур и кубатур, нелепые «голодные» нормы и правила, породило не только мощную индустрию и систему взяточничества, вымогательств и издевательств, но и специфическую культуру коммуналок.

В 1922 году в Москве числилось 607 домов-коммун. Они принадлежали заводам, но контроля со стороны предприятий не было — значительная часть жильцов никакого отношения к ним не имела: сказывалась высокая текучесть кадров, бесчисленные свободные браки и общая неразбериха городской жизни. «Как очаги новой коллективистической культуры, нового быта, дома-коммуны не оправдали возлагавшихся на них надежд. Это в громадном большинстве случаев дома с обычным дореволюционным укладом жизни, в которых отсутствуют коммунальные учреждения», — писал городской санитарный врач-очевидец, подразумевая под коммунальными учреждениями, видимо, канализацию и водопровод.

Тогда же стали возникать молодежные городские коммуны. Поучительна история коммуны «Пионер» на Измайловском острове, в Мостовой башне. Производственно-трудовая коммуна из 13—18-летних «фабзайцев» ставила своей задачей продолжение производственных отношений и классовой борьбы в семье и быту. «Правильным разрешением полового вопроса коллектив считает длительный прочный брак, могущий возникнуть в результате взаимной дружбы и общности производственных интересов», — было записано в их Уставе. Несмотря на поддержку «Комсомольской правды», юных коммунаров погнали с Острова за пьянку и моральное разложение.

Бывшее здание коммуны

При этом шла интенсивная деисторизация городов: уничтожение памятников, переименования, искоренение местных и этнических традиций.