Знание-сила, 2009 № 07 (985)

Одни — российские рефлектологи или их американские «родственники» бихевиористы (от англ. behaviour — поведение) — полагали, что мышление и речь — стороны одной медали и что мысль — это «речь минус звук», или, по В.М. Бехтереву, речевой рефлекс, не выявленный в своей двигательной части. Другие видели в слове лишь внешнее одеяние мысли, вроде пальто, которое человек надевает и сбрасывает, не меняя своей сути. А известный исследователь детского мышления Вильям Штерн считал — это положение вошло во все университетские учебники, — что между годом и двумя ребенок делает одно из величайших открытий своей жизни, приходя к пониманию того, что «всякая вещь имеет свое имя». В этом открытии уже заключено зерно его будущего интеллекта.

В самом деле: после одного года словарь ребенка растет почти взрывообразно. Слово начинает играть в его жизни особую роль, и, словно понимая это, он стремится к новым словам, спрашивает о названиях неизвестных ему вещей, играет и купается в открывшейся ему речевой стихии. Но каково место слова в этот период в его мышлении?

Человекообразные обезьяны в своей орудийной деятельности прекрасно обходятся без слов, проявляя при этом чудеса изобретательности, способные составить честь даже трехлетнему ребенку В известном эксперименте немецкого психолога Вольфганга Келера шимпанзе Султан добирался до банана в подвешенной к потолку вращающейся корзине, взбираясь на одну из подпирающих крышу балок, вблизи которой проплывала корзина. Но корзина вращалась неодинаково и при повторении опыта могла подойти вплотную совсем не к той балке, с которой удалось дотянуться до нее в прошлый раз. Однако он безошибочно оценивал изменившийся характер вращения, взбираясь каждый раз именно на ту балку, рядом с которой оказывалась корзина. То есть он заранее, «в уме», мог просчитать результат своих действий, демонстрируя поразительные возможности обезьяньего интеллекта.

В ходе тех же экспериментов выявилась любопытная особенность. Оказывается, для успешного решения задачи шимпанзе нужно было видеть одновременно и банан, и те подручные средства, которые предоставил ему экспериментатор. Стоило, скажем, поместить палку для подтягивания банана у него за спиной, как Султан тут же «забывал» о ней. Да, он видел сквозь решетку недоступный плод, видел, повернувшись к решетке спиной, и палку, но совместить то и другое у себя в голове не мог. «Шимпанзе, — говорил Келер, — рабы своего зрительного поля». То есть на зрительно воспринимаемую ситуацию их мозг может откликаться только непосредственно — никакое разнесенное во времени «обдумывание» им не по силам.

Но то же справедливо и по отношению к маленьким детям, находящимся на доречевой и даже в начале речевой стадии развития.

Выражение «детская непосредственность» хорошо отражает это состояние детской души. Она вся на поверхности, каждое возникшее желание, каждая промелькнувшая мысль требуют немедленной реализации в поступке. Детское мышление в этот период неотделимо от действия — точнее, это мышление действием.

И вот в жизнь ребенка входит слово. Что изменяется при этом в его психической организации? Исследования показали: на первых порах слово тоже неотрывно от действия. Оно лишь заменяет физический акт речевым. Можно, скажем, схватить вещь, а можно, протянув руку, сказать «дай!» — результат будет тот же. Слово «дай», писал отечественный психолог Лев Ительсон, осваивается, таким образом, не как обозначение действия, а как самостоятельное действие, аналогичное по результатам хватанию.

Но первые слова получают смысл лишь в общении с взрослыми и несут преимущественно коммуникативную функцию. То есть путь от вещи к ребенку и от ребенка к вещи лежит, говорил Выготский, через другого человека. Этот путь, считал он — «центральная трасса развития практического интеллекта».

Слово не только облегчает ребенку достижение целей. Оно позволяет ему по-новому осваивать предметное окружение. Ведь до сих пор он мог это делать лишь практически: обжечься о горячее, уколоться об острое, попробовать на вкус горькое или соленое. Но слово можно произнести и в отсутствии вещи. Оно — ее знак. Здесь завязывается важнейший узел развития, позволяющий ребенку, в отличие от животных, выйти за рамки наличной ситуации — ведь операции над знаками могут до известной степени заменять операции над объектами.

Знаковые операции позволяют разделять практически неразделимое — предмет и его свойства; осуществлять действия с вещами в отсутствии этих вещей, оперируя представляющими их словами; «проигрывать» идеально, «в уме», будущую деятельность, не совершая ее. Словом, знаковые операции, прежде всего речь, служат человеку могущественным орудием освоения окружающего мира, которого не знают его ближайшие биологические сородичи.