Знания Крови

Я подошёл к коматозному, проверил на всякий случай капельницу и катетер. У меня не было мысли о том, что хозяин может оставить своего племянника без физрастворчика, или с протекающим клапаном, но совесть требовала. Убедившись в том, что парнишка протянет до утра со всем возможным для коматозного комфортом, я упаковал свой ноутбук в сумку. Через минуту, выложил его обратно — у меня не было никакого желания снова включать его ночью, да и тащить домой тоже. Хотелось пожрать и выспаться. Тем более, я не стал брать с собой домой нейрошлем. Выключил свет, вышел, запер кабинет и направился к лифту. Коридор был совершенно пуст, лампы не горели — зато уличный фонарь милосердно светил прямо в окно. Я вызвал лифт, спустился вниз. Вахтёр на первом этаже спал, уткнувшись носом себе в грудь. Беспокоить его я не стал. Вышел из здания и направился к метро — идти было не так уж и далеко. Показав по дороге средний палец Человеку с билборда, я надеялся успеть на один из последних поездов. Я шёл быстро, засунув руки в карманы и жалея о том, что не додумался прийти на работу в куртке — вечерами в нашем городе бывало холодно даже летом. Этот район спал, несмотря на то, что не было и десяти вечера. Тут просто некому было вести хоть сколько-нибудь активный образ жизни. В заросший парк даже наркоманы забредали редко, так далеко он был от центра, а десяток офисных многоэтажек уже давно опустел. Муравейники всегда замирают с закатом.

Не могу сказать, что я не любил этот город. Он умирал, а к умирающим всегда странное отношение. Даже если ты любил человека, пока он был здоровым, тень смерти не позволяет тебе чувствовать то же самое. Ты можешь испытывать жалость, раздражение, страх, усталость и отчаяние, но любовь к будущему покойнику умирает раньше него самого. То же самое и с городом. Я относился к нему хорошо, и наверное лет в девятнадцать — двадцать, когда учился вместе с Ларисой и Семёном в Москве, мог назвать именно родной город любимым. Но когда он превратился в оживший труп, поддерживающий собственное существование за счёт чужой крови — раздутый, неуклюжий и дурно пахнущий кадавр — любить его стало немного сложнее.

Я думал о мёртвых городах и зданиях из плоти, когда моих ушей достигла странная возня и глухие звуки ударов. Я остановился, прислушался. Кто-то кряхтел, но не звал на помощь. Кто-то бил, но не смеялся и не кричал. Выбора у меня не было, я бросился на звук. Во дворе одной из многоэтажек я увидел спину оператора. Перед ним молодой человек в кожаной куртке и обмотках на руках избивал Олега. Моего сослуживца, с которым мне было неприятно разговаривать по дороге на работу. Я не стал терять преимущества.

Подскочив к оператору, схватил его одной рукой за предплечье, а другой за голову. Выставил вперёд ногу, для надёжности и впечатал ублюдка лбом в стену. Понадобилось два или три удара, чтобы сукин сын потерял сознание, и к тому времени парень в обмотках на руках уже приближался ко мне. Он был жилистым, крепким, с лицом явно привыкшим к ударам. Вы не спутаете такое лицо ни с одним другим. В его глазах была усталость и ненависть. Мне не нравились эти обмотки. Если передо мной настоящий боксёр или таец, одного пропущенного удара будет достаточно, чтобы бой закончился. Очень болезненно для меня.

— Ты хули творишь, уёбок? — зло прошипел парень в обмотках. Я не ответил, выставив руки перед лицом. «Не поможет» — пронеслось в голове. Ну конечно. Олег отползал, даже почти смог подняться на ноги, но слишком медленно. Мне нужно было продержаться, пока несчастный сможет уйти подальше, а потом можно будет и самому броситься бежать. Против профессионала у меня не было шансов, тем более у профессионала, который постоянно получал… дополнительную тренировку на улице. — Ты смелый дохуя? — снова спросил парень в обмотках. Ещё шаг, и он окажется на расстоянии удара — своего, разумеется. Уменя был только один шанс. Ничего не отвечая, я показал ублюдку средний палец. За этим последовал удар — быстрый, чёткий, прямо мне в подбородок. Пропусти я его, и уже не встал бы.