Знать (СИ)

Он сел за стол и бесцельно покрутил в руке баранку. Потом раздавил на четыре кусочка. Принялся составлять из них целый бублик — не получилось.

Николай Вальтерович сделал вид, что погрузился в вычисление и даже запустил программу слежения за магнитной ловушкой, но аппарат не работал и показаний не давал.

«Бывший лидер знати потерял не только власть, но и способности к применению знаний. Допустим. Мне что с того? Он хотел использовать благо во благо, но не учел: помноженное на силу добро дает зло. Незнание превращает знание в ноль. Значит, и жалеть не стоит. Впрочем, с теоретической точки зрения интересно — откуда вообще взялась сила и куда она делась».

— Да, я понимаю степень опасности, — проговорил Бронский, глядя по-прежнему в экран, — уверен, здесь найдется человек, не жалеющий себя ради дела.

Стебня бросил игру и привстал, как управляемый с клавиатуры персонаж.

День у Варгашкина не задался с утра. Сначала пришли арендаторы с претензиями относительно платы за июнь. Из-за институтского бунта упали продажи, а значит, нужно снизить аренду. Согласился — желающих снять помещение в опальном ИНЯДе и так с фонарями не сыщешь. А ближе к вечеру примчались несусветовские журналисты с вопросами о том, как здесь оказался арестованный лидер знати Пользун. Кириллу Денисовичу самому стало интересно — что Пользун делает в ИНЯДе, если он сидит под домашним арестом? Очередной финт Несусвета и Гоши? Могли бы предупредить. И при всем этом камеры, свет, микрофоны… Варгашкин чувствовал себя, как вампир, которого посреди дня выволокли из уютного гроба. Борзописцам слово скажи, зацепятся — и арендаторов опросят, и в деньгах копаться начнут. А деньги суеты не любят.

— Мне не известно, что Игорь Пользун находится в институте, — честно проговорил Варгашкин в микрофон.

— Как же?! — удивилась крашеная во все возможные оттенки журналистка. — А он в кабинете директора сидит.

Кирилла Денисовича взяла злость.

— А вот идемте, вместе посмотрим! — рявкнул он.

По пути еле сдерживал внутреннее напряжение. Кипящий чайник, у которого поднимает паром крышку. Надоели все: стенающие бюджетники, дельцы из Горуправы, докучливые журналисты. Почему нельзя оставить человека в покое?

В кабинете директора стояла тишина — такая, что Кирилл Денисович поспешил восторжествовать: «Видите? Нет никого!». Но когда открыли дверь, все оказались на месте. Бронский суетился возле ускорительного ведра, Стебня водил мышкой и яростно жал левую клавишу, Пользун стоял в задумчивости у окна. Присутствовал еще один молодой человек, образ которого Варгашкин помнил, но назвать его по имени не решился бы.

— Что здесь происходит? — задал он риторический вопрос.

— У меня гости, — невозмутимо ответил профессор.

«Ты смотри, чувствует себя хозяином, — подумал Кирилл Денисович, — ест за мой счет, агрегат свой собирает, пакостит, а мнит себя директором. Ничего, это ненадолго».

— Ваш гость — преступник. Мне не нужны проблемы. Благодаря вам их и так достаточно. Новости о вашей террористической деятельности добрались до Европы. Заграничная пресса хочет видеть своими глазами ученого-террориста. Пока вы черт знает чем занимаетесь, я работаю и обеспечиваю институт. Гоните вашего гостя, пока я не позвонил варте. Впрочем, я и так позвоню.

Во время монолога Кирилл Денисович по шагу приближался к Бронскому, чтобы подтвердить серьезность намерений. В итоге оказался между профессором и его детищем.

— «Черт знает чем» — это вы называете научную работу? — Бронский встал. — А свою деятельность, безусловно, считаете благом? Так вот, что я вам скажу: именно ваше стяжательство погубило институт. Думаете, я не знаю, откуда вы изыскиваете средства? Не вижу, как разворовали ИНЯД? Да, я боялся вмешиваться! Но сейчас, когда колыбель науки превратилась в инвалидную коляску, я закончу свой труд. Извольте не мешать, заместитель по науке!

— Вот как?! — пропищал Варгашкин. — Ну ладно.

Он замер, подбирая слова и шевеля губами. А когда изготовился, заметил, что оператор снимает все происходящее, а журналистка строчит в планшет. Кирилл Денисович сделал шаг к двери, чтобы прервать съемку, но зацепился и полетел.

Этот полет Николай Вальтерович наблюдал, как в кино. Нога Варгашкина ударилась о деревянную ножку массивного стола, на котором стояла вакуумная камера. Ножка треснула под тяжестью, и аппарат поехал к краю. Взмах рук, натяжение провода, скрежет подставки о столешницу… Варгашкин приземлился раньше ускорителя — сноп искр напугал больше, чем неожиданность падения.

Выученный ежесекундно ждать сенсации, оператор уткнулся в видоискатель. Боря как сидел за компьютером, так и остался, вжав шею, будто в него стреляют из монитора.

Модель ускорителя беспомощно лежала на кривом паркете, как труп самоубийцы. Казалось, когда обломки унесут, на потрескавшемся лаке останется очерченная мелом фигура. В тишине было слышно, как жужжит механизм камеры.

Бронский упал перед аппаратом на колени и ощупал его, как доктор, осматривающий пострадавшего. Судя по выражению лица и дрожи в пальцах, диагноз получался неутешительным.