Знатный род Рамирес

Он медленно взял перо и написал кузине: «Дорогая кузина, я очень тронут вашим вниманием и вашим восторгом. Но не будем преувеличивать! Я только отхлестал мерзавцев, стрелявших в меня. Это совсем нетрудно тому, у кого есть такой великолепный хлыст. Что же до визита в «Фейтозу» (весьма для меня приятного), я, как это ни прискорбно, не могу приехать ни послезавтра, ни вообще в этом месяце. Я с головой ушел в повесть, в предвыборные дела, в предотъездные хлопоты. Суровая действительность пришла на смену прогулкам и грезам. Прошу заверить сеньору дону Ану в моем глубочайшем почтении. Горячо желаю вам благополучия и скорейшего выздоровления милого Неко и остаюсь преданный вам…» и т. д.

Он проставил число и, прикладывая печать к зеленому сургучу, сказал про себя:

— Этот мошенник Тито вытащил у меня из кармана двести тысяч!..

* * *

Всю последнюю неделю сентября Гонсало посвятил окончанию своей повести.

В утро великого мщения рыцари Санта-Иренеи и лучшие ратники Кастилии нагнали в ущелье, как и предсказывал Гарсия Вьегас Мудрый, отряд Байона, скакавший к Коимбре… Бой был коротким, да и не бой это был вовсе, не честная битва, но облава, словно не знатного рыцаря, а волка задумали они убить. Так пожелал Труктезиндо, и дон Педро его одобрил, потому что они не с врагом боролись, а ловили убийцу.

Еще не занялась заря, когда Бастард покинул замок Ландин, столь поспешно и непредусмотрительно, что ни конный дозор, ни арьергард не охраняли его отряда. Птицы уже пели в листве, когда он быстрою рысью въехал в узкое ущелье, перерезавшее заросшую вереском каменистую гору, названную скалою Мавра с тех пор, как, по воле Магомета, она треснула и раздалась, чтобы спасти от христианских клинков мавританского алкайда Коимбры, увозившего на крупе своего коня похищенную монахиню. И не успел последний конник вступить в это ущелье, как с другой его стороны показались рыцари Санта-Иренеи. Впереди ехал сам Труктезиндо, с открытым забралом, без щита, играя легким копьем, словно направлялся на охоту. Из леса выскочили притаившиеся там конники Кастро, и в один миг все ущелье ощетинилось копьями, как щетинится шипами подъемный мост. И, словно прорвалась плотина, со склонов ринулась в ущелье темная лавина пехоты. Пропал, пропал грозный Байон! Он выхватывает меч, и лезвие сверкает, вращаясь над его головой. Он кидается на Труктезиндо — и бешеный крик оглашает скалы… Но из темного скопища балеарских пращников вдруг взлетает змеей пеньковая веревка, обвивается вокруг его щеи, срывает Бастарда с мавританского седла, вот он рухнул на землю, и длинный меч, ударившись о камни, переломился у золоченой рукояти. И пока рыцари Байона смотрят в оцепенении на окруживший их лес копий, пешие ратники, дико крича, кидаются на их сеньора, словно псы на кабана, волокут его вверх по склону, вырывают из его рук щит и кинжал, в клочья рвут пурпурный казакин и ломают застежки шлема, чтобы плюнуть в гордое лицо и в золотистую бороду!

Потом грубое мужичье взваливает его, связанного по рукам и ногам, на вьючного мула, между двумя вьюками стрел. Так везут с охоты тушу оленя! И погонщики глазеют на гордого рыцаря, на Огнецвет, что так недавно озарял своим блеском гнездо Байонов; а теперь лежит меж двух деревянных ларей, обвитый веревками, и в один из тугих узлов воткнут жесткий цветок чертополоха — символ измены.

Пятнадцать его рыцарей смяты яростным натиском, разбросаны по земле. Одни лежат недвижно, словно уснули в черных своих доспехах; другие — порублены, изувечены, и клочья кровавого мяса страшно багровеют в дырах разорванных кольчуг. Пленных оруженосцев загнали копьями в овраг, где бородатые леонские воины без пощады и жалости приканчивают их, точно подлых конокрадов. В ущелье, словно на бойне, стоит тяжелый запах крови. Чтобы опознать людей Байона, рыцари Труктезиндо ломают подбородники, вздергивают забрала и незаметно срывают со шнурков серебряный медальон, ладанку или другую святыню. Вот Мендо де Бритейрос признал в чернобородом, измазанном кровавой пеной красавце своего родича Соейро де Лужилде, с которым в Иванову ночь прыгал через костры и весело плясал в замке Уньело, и, склонившись над лукой своего седла, помолился пресвятой деве за бедную душу, не получившую отпущения грехов. Черные тучи омрачили летнее утро. А у входа в ущелье, под старым дубом, Труктезиндо, дон Педро де Кастро и Гарсия Вьегас, прозванный Мудрым, совещались о том, как предать медленной и позорной смерти совершившего столь низкое деяние Байона.