Знатный род Рамирес

— Да, ваша милость; я хочу сказать, связанные с историей вашего рода. Разве вы не узнаете? Вон там, за мельницей, проходит дорога к монастырю Кракедской божьей матери. В его склепах покоится прах ваших дедов. Там я тоже люблю иной раз прогуляться. С месяц тому назад мы с женой осмотрели во всех подробностях эти руины. Огромное впечатление, поверьте! Древнее монастырское подворье, каменные гробницы, меч, подвешенный к своду и нависающий над центральным саркофагом… Это захватывает! И как трогательно видеть сыновнюю заботу вашей милости о дедовских могилах, — я говорю о бронзовой лампаде, горящей неугасимо, днем и ночью.

Гонсало неопределенно, но довольно весело хмыкнул: он совершенно не помнил про меч и никогда не отдавал распоряжения насчет неугасимой лампады. Но Саншес Лусена уже почтительнейше испрашивал великую милость: не окажет ли сеньор Гонсало Мендес Рамирес честь позволить доставить себя в коляске в «Башню»… Гонсало стал энергично отказываться: нельзя, он договорился с Сольей, что будет ждать у родника, пока не приведут его лошадь.

— Я оставлю здесь лакея, он отведет в «Башню» лошадь вашей милости.

— Нет, нет, сеньор советник, если позволите, я подожду. Поеду домой напрямик, через Красу; в восемь часов меня будет ждать в «Башне» Тито, мы вместе ужинаем.

Дона Ана, уже вышедшая на середину дороги, снова заторопила мужа, пугая его вечерней сыростью и холодным ветром… Занося ногу на подножку экипажа, Саншее Лусена прижал руку к впалой груди и еще раз заверил сеньора Гонсало Мендеса Рамиреса, что этот вечер навсегда запечатлеется в его памяти.

— Я видел нечто такое, что редко кому посчастливится увидеть: знатнейший фидалго Португалии идет пешком по дороге на Коринду и ведет в поводу своего коня, усадив на него простого крестьянина!

С помощью Гонсало он наконец взгромоздился на подножку. Дона Ана уже уютно сидела на подушках, держа в руке, словно древко знамени, свой сверкающий золотой лорнет. Лакей встал на запятки, скрестил руки, и щегольской экипаж, уносимый покрытыми белой сеткой лошадьми, скрылся в густой тени придорожных буков.

«Что за несносные люди!» — воскликнул про себя Гонсало. Он не мог простить себе, что так глупо загубил чудесный вечер… Этот Саншес Лусена совершенно невозможен. «Дон такой-то», «сеньор такой-то»… «избранный круг», «сливки общества», «все мое»! А супруга — сочный кусок мяса, подлинно дочь мясника! Никакого обаяния, ничего духовного… А голос, господи Иисусе, до чего неприятный голос! Узкие умы, погрязшие в предрассудках… Скорей бы ускакать в «Башню», отвести душу с Тито, частым посетителем «Фейтозы», излить ему все свое отвращение к «саншеслусенианству»!

Вскоре на дороге появился всадник: сын Сольи гнал лошадь крупной рысью. Увидев фидалго, он соскочил на дорогу и с низким поклоном, держа шляпу в руке и краснея от смущения, доложил, что отец его прибыл домой благополучно и молит господа за здоровье фидалго.

— Хорошо, хорошо! Кланяйся твоему отцу. Надеюсь, он скоро поправится. Я пошлю узнать.

Одним прыжком он вскочил в седло и поскакал по узкой тропе через Красу. У самого подъезда башни он встретился со слугой из таверны Гаго, который нес к нему записку от Тито: тот не будет сегодня ужинать в башне ему нужно съездить на неделю в Оливейру!

— Что за вздор! Я тоже на этой неделе еду в Оливейру, но это не мешает мне сегодня поужинать! Мы же договорились, что поедем вместе, в моей коляске… А что делал у вас сеньор дон Антонио?

Посланец задумчиво поскреб в затылке.

— Сеньор дон Антонио заходили к нам, чтобы отослать вашей милости эту записку… Потом, стало быть, у них будет праздник: от нас они пошли в дом напротив, к дядюшке Косме, купить шутих и бенгальских огней.

При вести о шутихах фидалго почувствовал приступ жестокой зависти.

— А где будет праздник, не знаешь?

— Не знаю, ваша милость… Но только будет целый пир: сеньор Жоан Гоувейя заказали у нас два больших подноса пирожков с рыбой.

Пирожки с рыбой! Гонсало ощутил всю горечь измены.

— Ну не свинство ли это?

И вдруг придумал, как отомстить позабавней.

— Вот что: если еще увидишь сеньора дона Антонио или сеньора Жоана Гоувейю, не забудь передать им, что я весьма сожалею. Вечером у меня в «Башне» тоже званый ужин: будут дамы; в том числе дона Ана Лусена… Не забудешь?

Смеясь своей выдумке, Гонсало взбежал по ступеням.