Знатный род Рамирес

— Ну, скамья! — пренебрежительно усмехнулся Фидалго из Башни. — По-моему, вдова гораздо заманчивей. Венера с двухсоттысячным состоянием. Жаль только, что у нее такой противный голос.

Но кузен Мендонса запротестовал с большим жаром:

— Нет, нет! В домашнем кругу она оставляет эту напыщенную манеру… Не думай!.. Я бы сказал даже, что у нее приятный, вполне естественный тембр… Зато, Гонсалиньо, какая фигура! Цвет лица!

— Да, полагаю, в траурном наряде она ослепительна! — заключил Гонсало. — Так до встречи; приходи в «Угловой дом». А я бегу припасть к стопам Кавалейро, чтобы взял меня под свое покровительство!

Он встряхнул руку Мендонсы и взбежал по каменной лестнице. Капитан же свернул в переулок Сан-Домингос, размышляя об этой странной истории про угрозы, ружья и все больше проникаясь сомнением. «Чепуха! Тут замешана политика!» Когда спустя час он вернулся на площадь и увидел, что коляска из «Башни» по-прежнему стоит у подъезда, он устремился под аркаду и поделился новостью с братьями Вилла Велья, которые стояли по обе стороны входа в табачную «Элегант», задумчиво прислонясь к косякам.

— Угадайте, кто сейчас сидит у губернатора? Гонсало Рамирес! С Кавалейро!..

Все общество, разом проснувшись, зашевелилось на потрепанных плетеных креслах, куда их усадили сонливая тишина и безделье летнего вечера. Мендонса, захлебываясь от возбуждения, рассказывал, что с половины третьего Гонсало Мендес Рамирес, «сам, собственной персоной», сидит с Кавалейро в канцелярии: они заперлись и тайно совещаются! Изумление и любопытство граждан было возбуждено в высочайшей степени; все повскакали с мест и высунулись из-под аркады, чтобы получше разглядеть, что делается на круглой монастырской веранде, где как раз и находился, кабинет его превосходительства.

В этот самый миг Жозе Барроло, в белых рейтузах и с белой розой в бутоньерке, выехал верхом из-за угла Торговой улицы. Все бросились к нему: он мог разгадать загадку.

— Эй, Барроло!

— Барролиньо, давай-ка сюда!

— Слезай скорей, есть важное дело.

Барроло, обогнув площадь, подъехал к аркаде; друзья стеснились вокруг его лошади и оглушили его потрясающей новостью. Гонсало и Кавалейро целый час сидят в кабинете и секретничают! Коляска фидалго ждет у подъезда, лошади даже задремали! А в соборе скоро зазвонят к вечерне!

Барроло спешился. Приказав мальчишке выводить коня, он присоединился к толпе приятелей и, заложив хлыст за спину, тоже уставился на каменную веранду над подъездом.

— Представьте, я ничего не знаю! Гонсало не сказал мне ни слова… — удивленно твердил он. — Вообще он уже давно не был в городе. И ничего не говорил! А когда приезжал последний раз — ко дню рождения Грасы, — так даже ругал Кавалейро!

Сошлись на том, что случай «из ряда вон выходящий». И тут под аркадой воцарилось напряженное молчание: на веранде в проемах распахнутых окон появились Кавалейро и Фидалго из Башни… Держа в зубах дымящиеся сигареты, они улыбались и разговаривали.

Большие глаза Кавалейро насмешливо блеснули, скользнув по взбудораженной «молодежи», сбившейся на краю тротуара. Затем его превосходительство снова исчез в глубине канцелярии, за ним и фидалго, предварительно высунувшись из окна, чтобы подать знак кучеру. Под аркадой прокатился шум.

— Видали? Полное примирение!

— Кончилась война Алой и Белой розы! *

— И статейки в «Портском вестнике»!

— Какой неожиданный поворот!

— Увидите, Гонсалиньо станет важной персоной!

— А ну-ка, фидалго, поднажмите еще малость… Гоп-ля!