Знаток тюрьмы

Рассказанное Кози не сделало меня более уверенном в своем положении, и когда он вернулся в свою камеру, я оставался бодрствующим, глядя на таинственные пространства старой тюрьмы, что лежали позади девятого пролета, на тусклые белые огни и антрацитные зевы камер. Все, что я узнал об Алмазной Отмели, было непонятным и громоздким, представляло образ, который отказывался соответствовать логике тюрем, И это дало мне повод задуматься, насколько более громоздкими и несоответствующими будут вещи, которых я не знаю. Я привык к тюремным ночам, переполненными гиканьем, плачем, шепотом, жалобами, воплями, песней тревожного консенсуса, наподобие ночной музыке дождевого леса, и сгущенная тишина этого места, периодически прерываемая кашлем и храпом, подавляла мысль. Под конец я неспокойно заснул, просыпаясь время от времени от снов, где за мной охотятся и преследуют, обреченный находить, что тишина стала еще глубже, отчужденней и отвратительнее в своей плотности. Однако к рассвету - который я чувствовал, но не видел - я проснулся от неистового шума, который, казалось, исходил из старой тюрьмы, такой продолжительный выдох, что он мог быть только результатом страшной пытки или исключительного возбуждения ... или это был крик чего-то не вполне человеческого, выражающий примитивную эмоцию, чью причину и цвет нам не дано знать, отклик на какую-то новую форму страха, или нахлынувшая память о том, что было еще до рождения, а вслед за этим я услышал шепот, скребущий звук, который, казалось, возникает в каждом уголке, словно возбужденная и подавленная толпа людей собралась на событие великой и печальной важности. Пока длился этот хор, меня наполнял ужас, но как только он затих, то почти пораженный от облегчения, я провалился в черный сон и не просыпался снова, пока тени тоже не пробудились и не начался первый полный день моего истинного заключения.

x x x

В течение этих ранних месяцев в Алмазной Отмели я пришел к пониманию сути того, что Ристелли, Кози и лысый пытались мне рассказать. В конце концов каждый находит то, что ему подходит. Вещи сами приходят к вам. Доверяйте своим инстинктам. Эти утверждения оказались совсем не туманными, бесполезными заявлениями, как я предполагал, но убедительно практичными, даже центральными истинами тюрьмы. Вначале я вел себя так же, как в мои первые дни в Вейквилле. В столовой, уместно пещероподобной комнате с кремовыми стенами и образом большой летящей птицы на потолке, темной и схематичной, однако четко прорисованной наподобие эмблемы флага, в столовой я охранял свой поднос свободной рукой и яростно оглядывался, пока ел, отпугивая потенциальных похитителей моей еды. Когда я обнаружил, что магазин и в самом деле является свободно посещаемым складом, я принялся натаскивать груды сигарет, леденцов и мыла. Прошло несколько дней, пока я понял бесполезность подобных поведенческих судорог, и несколько недель, пока я достаточно оправился, чтобы совершенно отказаться от них. Хотя я и не был тяжелым наркоманом, в нескольких случаях, когда мне было скучно, до начала моих трудов, у меня не возникло трудностей с получением нужного - надо было только упомянуть о требуемом одному из нескольких людей и позднее в тот же день пилюли или порошок появлялись в вашей камере. Не имею понятия, что могло случиться, развейся у меня привычка, но сомневаюсь, чтобы в этой тюрьме она представила бы большую проблему. Было ясно, что люди в моем блоке все были либо выше среднего по интеллекту, либо являлись умельцами в каком-то ремесле, либо и то и другое разом, и что большинство нашли средства применить свои таланты и умения, что не оставляло времени для развлекательных эксцессов. Что касается людей, проживавших в камерах ниже восьмого пролета и как они справлялись - об этом я знаю мало. Люди разных блоков редко смешивались. Но мне говорили, что у них меньшее врожденное понятие о природе Алмазной Отмели, чем у нас. И, следовательно, их повседневное существование больше являлось борьбой за адаптацию. Со временем, если их не переводили, они - как и мы - перешли бы в старые крылья тюрьмы.