Зодчие

После завтрака вспыхнула ссора между Нечаем и Жуком. Повздорили, куда идти.

– На Арбат двинем, дружок, на Арбат! – бойко сыпал словами Нечай. – На Арбате мужики щедры, на Арбате бабы добры… Пошагали, сват, на Арбат?

Демид отрицательно качал черной головой.

– Так куда ж? Ну куда ж тебе хочется?

– В Крутицы, – буркнул Жук.

Нечай так и завихлялся длинным развинченным телом.

– В Кру-ути-ицы? – тоненько протянул он. – В Крутицах чорт крутился, последнего умишка лишился!.. Идем, сват, на Арбат!

– В Крутицы! – упрямо повторял Жук.

Кончилось тем, что оба побросали котомки, бубны и свирель, зачем-то сняли колпаки и стали наступать один на другого. Нечай скороговоркой исчислял обиды, причиненные ему Жуком чуть не за десять лет, а тот твердил одно:

– В Крутицы!

Плотный старик с кудрявой головой хихикал и подзадоривал спорщиков:

– А ну, ходи веселей! На кулаки давай! – Повернувшись к Головану, сказал: – Думаешь, раздерутся? Не-е… Они каждое утро так. Пошумят – и перестанут… Их водой не разольешь!

Крик в самом деле прекратился. Порешили идти в Крутицы. Нечай подошел к Андрею:

– А то, может, с нами, дружок? Кафтан достанем, колпак. Живем хоть не густо, а все хлебаем шти с капустой!

– Попервоначалу опробую, по твоему совету, искать работу.

– Не приневоливаю. А коли нужда прихватит – приходи! Всегда пригреем… Хозяйка! Ежели малый без нас придет, примай, как свово! А ты, Андрюша, коль куска хлеба не сыщешь, сюда путь держи. Дорогу запомни получше!..

* * *

Мечты о работе разлетелись в прах.

Голован обращался к артельным старостам на стройках, спрашивал, не нужно ли зодчего. Исхудалого просителя в лохмотьях строители встречали насмешливо:

– Хо-хо, гляди, робя, какой зодчий набивается!

– Бо-огат! Шестерней приехал!

– Да ты, паря, алтын в руках держивал?

Голован уходил под улюлюканье. Вслед неслось:

– Озорной! Похвальщик![93]

В одном месте его согласились принять подручным каменщика. Андрей с радостью ухватился за это предложение. Но его ожидало горькое разочарование. Уж он собирался, не теряя времени, приступить к работе, когда староста остановил его:

– Погодь, малый! А у тя заручник есть?

– На такую работу? – спросил озадаченный Голован.

– Пускай заручится, что ты не беглый холоп либо вор. Ин возьмешь без заручника, хлопот не расхлебаешь…

Голован повернулся и медленно пошел прочь.

Обида переполняла сердце. Почему добры к беднякам только последние люди – убогие да скоморохи? Почему только они жалели бесприютного, давали пропитание и укрывали от преследований? А чуть кто повыше, к тем не приступись. Даже старосты на постройках смотрят с презрением и недоверием…

Вечером Андрей разыскал Нечая и Жука.

– Ну как, паря? – с живым участием спросил Нечай.

– Плохо, друг! Никому я не нужен, на работу не берут. Пошел бы во Псков, да больно злобен на меня игумен Паисий, сгубит…

– Тесные у тебя дела, – согласился Нечай. – Уж больно лохмотья твои страшны, всех отпугивают. Одно спасение: походи с нами, скопи деньжат, приоденься. Я тебя научу в бубен играть да тарелками в лад стучать. Али стыдишься?

– Я не боярского роду!

– Ну вот и хорошо. Зайдем по этому случаю в кабак!

– Не пью я.

– Это плохо, друг Андрюша! Какой из тебя после этого скоморох?..

Нужда научит калачи есть. Голован пошел со скоморохами по московским улицам, научился звенеть тарелками, притопывать под звон бубна, подпевать Нечаю…

Глава VIII Великий пожар

Лето 1547 года было в разгаре. Долго стояла сухая, жаркая погода. Высохла грязь на площадях Москвы, в улицах, закоулках и тупиках, и каждый порыв ветра поднимал с земли пыльные тучи. Густая пыль тянулась за боярскими каретами и мужицкими телегами, клубилась из-под копыт лошадей и из-под ног пешеходов.

Московские старожилы с опасением поглядывали на бурое небо, на поблекшее солнце, лучи которого едва пробивались сквозь пыльный воздух.

– Быть беде! – шептались старики. – Быть великому пожару!..

Знающие люди не обманулись в своих предчувствиях. Большие пожары были нередки в Москве: почти ежегодно выгорала то та, то другая слобода с сотнями домов. Но пожар, случившийся во вторник 21 июня 1547 года, так опустошил Москву и последствия его были такими незаурядными, что подробное описание его попало в летопись.

В этот день бушевала сильная буря. От небрежного обращения с огнем загорелась церковь Воздвиженья на Арбате. Огонь, по выражению летописца, понесся на запад, как молния, и все спалил вплоть до Москвы-реки.

Река Москва служила надежным и дешевым путем для перевозки громоздких и недорогих товаров: дрова, доски и брусья, бочки со смолой и дегтем, со скипидаром и олифой – все это сплавлялось по Москве-реке и выгружалось в склады, расположенные на ее берегах.

Страшное получилось зрелище, когда огонь дошел до этих складов. Бочки со скипидаром и смолой разрывались, как бомбы; пылающие клепки летели за десятки сажен и даже перекидывались на другой берег реки, создавая новые очаги пожара. Каменные стены амбаров раскалялись добела и казались прозрачными. Густой черный дым поднимался на огромную высоту и оттуда падал, подобно хлопьям черного снега…