Зодчие

Холоп давно отстал, а тучное тело Григория Филипповича несла какая-то неведомая сила. Он пробирался через дворы, еще не охваченные пламенем, нырял под огненными завесами и упорно пробивался все вперед и вперед, на Покровку, к заветному сокровищу.

И он пробился! Вбежал на пустынный двор, уже покинутый людьми, вскочил в пылающий дом и там, набросив на голову шубу, на четвереньках пробрался в свою опочивальню, обожженными руками открыл тайник и вытащил кубышку.

«Цела!..» – пронеслась мысль в затуманенном сознании, и Ордынцев пополз к выходу.

Только на третий день, когда на улицах, охваченных пожаром, сгорело все, что могло гореть, а дождь погасил головни и прибил к земле дым, люди стали возвращаться на родные пепелища.

Федор Григорьевич уже знал от кучера о том, что случилось, и не чаял увидеть отца живым. Он нашел его труп на огороде: видно, крепок еще был Григорий Филиппович, коли, страшно обожженный, сумел он с тяжелой ношей выбраться на пустырь; но там старик обессилел и умер, накрыв своим телом сокровище, спасенное ценой жизни.

Много жертв унес великий московский пожар. По словам летописца, более тысячи семисот человек погибло в огне.

Глава IX Грозные дни

Прослышав о московском пожаре, артель деда Силуяна поспешно двинулась в Москву из-под Коломны. Настоял на этом Лутоня, которому показалось, что настало время расплатиться с Вяземским за свое увечье, за разбитую жизнь.

Как мелкие ручейки соединяются в речки и реки и потом вливаются в море, так со всех сторон стремились в Москву кучки нищих, скоморохов, артели строителей и просто любопытные люди, которым хотелось поглазеть на небывалое зрелище: огромный город, выгоревший почти дотла.

Чем ближе к Москве, тем гуще шли по дорогам народные толпы, с неумолчным гулом разговоров.

В одном из больших сборищ гремел бас Лутони. Слепец в сотый раз рассказывал людям, как он по оговору тиуна безвинно лишился глаз.

– Пришло время посчитаться с лиходеями-боярами! – говорил Лутоня при бурном одобрении слушателей. – Не иначе как они Москву сожгли!

– А зачем, дяденька? – робко спросил светловолосый певун Савося.

– Зачем? – сердито переспросил Лутоня. – Затем, что им, злодеям, людское горе слаще медового пряника. Иной бедняга, что все пожитки на пожаре потерял, постоит-постоит на пепелище, хлопнет руками об полы, да и пойдет продаваться к боярину в кабалу!

– А ведь верно! – ахнули в толпе.

– Чего вернее! Мудрый слепец!

– Ах и злое же это, братцы, семя – бояре! Искоренить бы их! – вздохнули в толпе.

– Затем и идем на Москву! – уверенно отчеканил Лутоня.

Многотысячные толпы пришельцев заполнили московские площади и пустыри, перемешавшись с погорельцами, ютившимися под открытым небом. На каждом свободном клочке земли раскинулись таборы наподобие цыганских. На тех, кто сумел устроить себе палатку или навес из рядна,[95] смотрели с завистью: это уж было какое-то подобие жилья. Большинству ложем служила земля, а покрывалом – облака, благо погода была летняя, теплая.

Близ таборов невесть откуда взявшиеся торгаши продавали съестное: бублики, пироги, соленую рыбу… У кого не было денег, расплачивался одежонкой и всякими вещами, сохранившимися от пожара.

С утра и до поздней ночи кипела Москва. Слухи, возникавшие в одном конце города, мгновенно передавались повсюду; около нищих и скоморохов собирался народ, жадный до новостей.

Молва о том, что Москву выжгли бояре, становилась все увереннее, многим она уже казалась непреложной истиной. Нашлись десятки людей, которые, объявляя себя очевидцами, рассказывали, почему возник пожар.

– А получилось это дело, братцы, так, – вдохновенно повествовал высокий кривой детина, давний недруг Нечая, пристав Недоля. – Литвинка Анна[96] с сыновьями раскопали могилы, вытащили из мертвецов сердца, положили их с бесовскими заклятьями в воду и той водой кропили Москву. И где покропят, там сейчас и занимается…

– От воды? – усомнился подгородный мужичок с кнутом за поясом – только и осталось у него от лошади с телегой, уведенной в суматохе.

– Так вода-то какая? – победоносно сказал Недоля. – Не простая вода, а колдовская. Скажи, – наступал он на собеседника: – у тебя хватит духу пойти на кладбище и из мертвых сердца вырезать?

– Ну что ты, Христос с тобой! – испуганно попятился мужичок. – Да разве православный человек на такую страсть решится?

– То-то и оно, а споришь! Православному это великий грех, а литвины – они ведь не нашей веры…

– И ты сам видел? – допытывались другие слушатели.

– Лопни мои глаза! Чтоб мне отца-мать не увидеть!..

Слухи о волшебстве Глинских бежали по Москве, как огонь в сухой траве.

Кому выгодно было обвинить в великом злодеянии Глинских? Их старинным врагам Шуйским, потерпевшим несколько лет назад поражение в борьбе за власть.

Недоля и другие наймиты Шуйских сеяли по Москве смуту, которая, по замыслу ее вдохновителей, должна была обрушиться на партию Глинских.