Зодчие

Снова повздыхали, уставившись на стену. Там увидели привычное: юркие тараканы спускались с потолка, как всегда, когда прогревалась изба. К утру, лишь начнут промерзать стены, они пустятся обратно. Знакомая картина навела Илью на размышление:

— Вот, невелика тварь, а тоже ищет, где лучше!

— Уйду из Выбутина! Вот те крест уйду! — неожиданно воскликнул Тишка Верховой, возбужденно крутя бородку. Случайное замечание Ильи совпало с его затаенной мечтой. — Надел продам и подамся счастье искать!

— А покупщика найдешь?

— Найду!

— Вряд ли, — усомнился староста. — Ведь надобно за тебя внести и порядное и похоромное,[9] сочти-ка… А впрочем, вас с бабой двое, може и уйдешь!

— А земля? — спросил Ляпун.

— Что земля?

— Батька твой распахивал деревню,[10] ты забыл? Пни корчевал, аж кожа на спине лопалась, да вдвоем с маткой с поля волок! Забыл?

— Вот только что пашня… оно, конечно… — забормотал Тишка и смолк.

— То-то и оно! — победоносно махнул рукой Ляпун. — А они то знают и из нашего брата последнее выжимают…

Избу внезапно охватил мрак. Афимья, заслушавшись мужичьих речей, недоглядела за лучиной. Пришлось доставать угли из печи, вздувать огонь. Илья мягко пожурил жену:

— А ты, баба, позорчее досматривай!

Афимья поклонилась в пояс:

— Прощенья прошу, гостеньки дорогие!

— Что я еще скажу! — вспомнил Илья. — Говорят монахи, придет к ним с весны артель каменную церковь ставить.

Лица мужиков омрачились.

— Не было печали… — прошептал Егор Дубов. — Старых мало?

— Изветшали, вишь, того гляди обвалятся…

— Эх, — безнадежно махнул рукой староста, — теперь пойдет! То ли будем, то ли не будем сеять этот год. Уж я знаю, подводами замучают: кирпич вози, лес вози…

— Вот оно, мужицкое житье: как вставай, так за вытье! — произнес Ляпун и, кряхтя, поднялся с лавки. — Прощевайте, дорогие соседушки!

Он шагнул к двери, за ним Егор с Тишкой.

— Милости просим нас не забывать! — кланялись хозяева.

С этого вечера выздоровление Андрюши пошло быстро. Понемногу он начал ходить по избе, с трудом держа на плечах большую, не по возрасту, голову с высоким выпуклым лбом.

Ребята смеялись на Андрюшей: не голова — котел!

— Голова, вишь, к богатырю метила, а к тебе попала!

— А может, я богатырь и есть? — спрашивал Афимью тонким голоском маленький Андрюша.

Мать горько усмехалась:

— Богатыри, сынок, ведутся не от нашего порождения, а от княжьего да боярского…

Вот за эту-то несоразмерную свою голову Андрюша еще в раннем детстве получил прозвище Голован.

Большую Андрюшину голову покрывали густые темные вихры. С непокорными волосами сына Афимья не могла справиться. Немало масла извела — и всё без пользы. Прохожая странница посоветовала:

— А ты двенадцать вечеров подряд медвежий жир втирай: мягчит, родимая!

Но и медвежий жир, не переводившийся в доме охотника, не помог.

Глава III Первые труды

Когда Андрюша почувствовал, что руки его окрепли, он сказал:

— Мамынька, дай доску — рисовать стану.

Афимья уронила радостную слезу.

— Уж коли рисовать берешься, значит и вправду на поправку пошло…

Дарование Андрюши Ильина проявилось рано.

Мальчик видел красоту там, где другие равнодушно проходили мимо. Андрюша собирал вырезанные лапчатые листья клена, опавшие осенью: он выкладывал из них красивые узоры. Игра солнечных пятен на лужайке под старым дубом заставляла Андрюшу забывать всё на свете. Как зачарованный стоял он и смотрел, смотрел…

Родители ходили к обедне в Спасо-Мирожский монастырь. Андрюша уставал за долгой и скучной церковной службой; он уходил на кладбище срисовывать каменные надгробия.

Удачные рисунки отец сберегал. Лучший плотник в окрестностях Пскова, Илья Большой вырезал на досках любые узоры, деревянными кружевами украшал карнизы крыш, ворота, наличники окон. Искусство сына он понимал и ценил.

Когда Андрюше исполнилось десять лет, отец стал брать его на работу.

— Приучайся, сынок! Мы, плотники, как дятлы, век по дереву постукиваем…

Мальчик полюбил ранние выходы из дому. Весело было шагать по скрипучему снегу за высоким, сильным отцом, приятно ощупывать заткнутый за пояс, как у заправского плотника, топорик…

Мышцы у Андрюши окрепли, развился глазомер, рука привыкла отесывать бревно точно, по нитке.

Больше всего любил мальчик крыть с отцом крыши. Ему нравились смешные плотничьи слова, которым раньше придавал он совсем иной смысл.

Бык на селе большой, рыжий, злой; не раз мальчишки спасались от него за заборами. А тятька ставит «быки» на сруб, врубая один конец в «подкуретник» — верхнее бревно стены, а другой в «князевую слегу» — венчающий брус крыши.

Еще занятнее называл отец крайние стропила крыши: «курицы». Длинный брус курицы внизу заканчивался изогнутым корнем, предназначенным поддерживать водосток.

— Тятенька, корень мне обтесывать! — всегда договаривался Андрюша.

Отец давал ему волю. Плотно сжав губы, почти не мигая, мальчик всматривался в очертания корня. В такие мгновения он не видел окружающее. И чудилось ему, что из дерева проступает невиданная птичья голова или морда страшного зверя…

— Поймал! Поймал тебя! — торжествующе вскрикивал Андрюша и начинал работать.