Зодчие

Лицо управителя побагровело от гнева, но он сдержался и долго уговаривал Никиту, обещая за услугу золото, драгоценные камни. Старик остался тверд.

Через два дня, думая решительно воздействовать на Никиту, его повели к самому хану Едигеру.

Булат с тревожным любопытством осматривался, идя по улице под конвоем кривого Ахвана и силача-привратника Керима. Дорогу перегородило шествие: сотни татар с диким воем, качаясь вправо и влево, двигались вперед в сумасшедшей пляске. Рослый дервиш[166] со страшными глазами, возглавлявший процессию, был обвешан амулетами,[167] ножами и кинжалами, дребезжавшими и стучавшими друг о друга при каждом его движении.

— Святой… — прошептали спутники Никиты, кланяясь дервишу до земли.

Дервиш потрясал зеленым значком на длинном древке; его ученики колотили в бубны.

— Аллах великий, милосердный! — кричал дервиш. — Пошли нам победу над гяурами! — И он снова терзал длинными ногтями израненную грудь.

Следуя примеру дервиша, и другие царапали лицо, кололи себя ножами… Сумасшедшие глаза, исступленно машущие руки…

— Хорошо, старик, что ты по-татарски одет! — прошептал кривой Ахван. — Если бы узнали, что ты — урус, разорвали бы на клочки.

Вздохнули свободно, когда дервиш и его спутники скрылись за углом.

— Вот из-за таких святых людей башка пропадает! — с неожиданной злостью сказал привратник Керим. — Слушай, друг: когда ваши город возьмут, заступишься за меня? — Татарин улыбался подобострастно. — Я урусов не обижал, я их люблю, они хорошие люди…

— Стало быть, думаешь — наша берет?

— Судьба! — пожал плечами Керим. — Я тебе смешное дело расскажу, урус! У нас в Казани много пленных армян, хороших пушкарей. Как ваши пришли, их всех к пушкам поставили — урусов бить.

— И метко стреляют?

— Где там метко! — ухмыльнулся Керим. — Знаешь, чего сделали? Все от пушек поубегали.

— Молодцы! — невольно вырвалось у Булата.

— Их наши мурзы переловили, нагайками отдули и к пушкам цепями приковали.

— И что же теперь? — спросил Никита.

— Сидят, лежат, отдыхают! — захохотал Керим. — Им есть не дают, а они говорят: «С голоду помрем, а в братьев-урусов стрелять не будем!» Упрямые, черти! Скоро им, наверно, башку рубить будем: пользы нет, зачем держать!.. Так заступишься за Керима, урус?

— Да уж обещал…

Перед угрюмой громадой ханского дворца сновало множество воинов. Хусаин и Керим провели Никиту между двумя четырехугольными башнями, схваченными вверху стрельчатой аркой.

Миновали несколько огромных залов, слабо освещенных зарешеченными окнами, расположенными под потолком. В залах гудел и волновался народ: беки со свитами, мурзы, нукеры — телохранители хана, муллы в белых чалмах. Многие ожесточенно спорили, размахивая кулаками; их унимали другие:

— С ума сошли — заводите драку в покоях грозного хана!

По растревоженным лицам толпы, по неровному и суматошливому гулу Булат догадался: «Плохо у них дело… Недаром они так меня уговаривают царя Ивана Васильевича обмануть!»

Перед Никитой открылся величественный тронный зал казанских ханов.

Едигер, молодой, черноусый, с красивыми, тонкими чертами лица, сидел на подушках, устилавших возвышение. За ним виднелся сеид Музафар в великолепном халате из раззолоченной материи. Сзади стояли придворные с красными бородами, с ладонями и ногтями, натертыми хной.

У дверей Никиту перехватил Джафар-мирза. Хусаин с Керимом остались у порога. Управитель шепнул Булату с кривой улыбкой:

— Видишь, уста-баши, какой удостоился чести: тебя принимает сам хан! Выполняй мои приказания!

Булат шел вперед, маленький, щуплый, но в нем чувствовалась непреодолимая сила убеждения. Подведя старика к подножию трона, Джафар-мирза сказал негромко:

— Становись на колени!

— Не стану! — ответил Никита по-татарски.

— Раб! — разразился гневом Музафар мулла.

— Полонянник — не раб! — возразил Никита.

Толпа краснобородых придворных испуганно зашелестела; Джафар злобно толкал Булата в затылок, пытаясь силой заставить его выполнить приказ.

Едигер рассмеялся и сказал:

— Оставь, мне его смелость нравится… Здравствуй, отважный урус!

— Коли по-доброму, так здравствуй, хан! — Никита поклонился чин чином, перешел на родной язык: — Что твоей ханской милости угодно?

— Угодно, чтобы ты принял наше поручение и донес царю Ивану, насколько крепка и могуча Казань!

— Али я выродок, что супротив своих пойду? — воскликнул Булат, покачав головой. — Лучше кончите меня сразу!

Слова Булата были переведены.

— Мы требуем немного: передашь, что приказано, а ваш царь сам решит — кончить осаду или продолжать.

— Я не двуязычный: что на сердце, то и буду говорить! — ответил Булат.

— Смелый урус! — сказал хан Едигер. — Если бы наши все таковы были, никакая земная сила не одолела бы поклонников Мухамеда. Отпустите старика, не принуждайте к тому, что запрещает ему душа.

— Прощай, хан! — низко поклонился Булат. — Желаю тебе добра.

Управитель уловил злобный блеск в глазах Музафара и едва заметный кивок головы.

— Рано обрадовался, урус, — насмешливо заговорил Джафар-мирза, когда оставили приемный зал. — Думаешь, выйдет по-твоему?

— Это что же: жалует царь, да не жалует псарь?..