Зодчий

И все же, отрешившись от мирских забот, зодчий Наджмеддин Бухари все свои дни проводил в полутемных комнатах старого дома, где он родился, где вырос и где был счастлив. Отныне он жил воспоминаниями о былых днях, о встреченных на своем пути хороших и дурных людях, и вновь проходила перед умственным его взором давно отлетевшая молодость. Так он и не подымался с постели и все вспоминал, вспоминал, Не раз встревоженная Масума-бека советовала мужу выйти на улицу, повидаться с людьми. Но зодчий неизменно отвечал, что нечего ему там делать, не обезьянье же представление там дают, а если, мол, тебе не сидится дома, шла бы сама… «Дочь замужем, — думал он, — ученики при деле, а за свою жизнь я достаточно настроил и медресе, и мечетей, и бань, и водоемов. И долгов у меня ни перед кем нет. Повидал я в жизни всякое — и хорошее и дурное.

Кому какое дело — буду ли я лежать у себя в доме или бродить по улицам». Порою он сердился на жену и ворчал: всем был нужен, когда деньги зарабатывал, а теперь он никчемный старик. Так пусть снесут его на кладбище и бросят в яму, раз он уж никому не нужен.

Тогда Масума-бека принималась плакать и, позабыв свою недавнюю досаду, всячески старалась успокоить мужа:

— Нехорошо говорите, отец, я ведь и живу только вами. Кому я нужна без вас. Вот вы сидите без толку, а ведь вас почитает вся Бухара. И в Самарканде, и в Ташкенте, и в Шахрисябзе нет человека, которому не было бы знакомо ваше имя. При одном упоминании о зодчем Наджмеддине Бухари люди готовы ставить угощения даже для вашей тени.

Тут зодчий смягчался, вздыхал и говорил жене:

— А не пройтись ли мне и впрямь по городу? На обратном пути, кстати, и насвай куплю.

— Вот и хорошо, — оживлялась Масума-бека, — людей повидаете, с кем-нибудь поговорите. А я здесь вытряхну одеяла да подмету.

Зодчий надевал на босу ногу кавуши и шел на улицу.

А в иные дни и пуховые подушки казались ему жесткими точно каменья. Он вздыхал, выходил во двор и часами глядел на муравьев, ползающих меж кирпичами или просто по земле. В такие минуты он говорил жене:

— Осталось мне лишь одно — любоваться муравьиной жизнью да потирать свои затекшие ноги. Прибрал бы меня господь, освободил бы от мук мирских.

Масума-бека пугалась и укоряла мужа:

— Господь сам знает, кого призвать к себе. Не грешите, не навлекайте на себя его гнев.

И в один из таких безрадостных дней в дом зодчего Наджмеддина явились гости — Исмаил ибн-Тахир Исфагани со своим учеником. Чернобородому, высокому Исфагани было лет пятьдесят пять, он славился своим приветливым нравом, ученостью и добротой.

— Мир вам, уважаемый господин зодчий, — начал он, входя во двор и протягивая зодчему подарки. Он вел себя так радушно, так сердечно, словно зодчий был его старым другом, с которым он просто давно не виделся. А между тем зодчий встретил его всего второй раз в жизни. — Как ваше здоровье? — рокотал Исфагани. — Что-то вас нигде не видно, или вам не нравится климат Бухары?

— Да нет, климат тут ни при чем. Просто болен я.

Масума-бека расстелила дастархан, ученик Исфагани, молоденький юноша, проворно принес чай из кухни и разлил в пиалы. А Исфагани, наслышанный о том, что зодчий не любит излишних церемоний, сразу же приступил к делу.

— Я пришел к вам, господин зодчий, потому, что мне известно намерение его высочества Мирзы Улугбека построить в Бухаре медресе. В этом благородном деле я могу считать себя лишь вашим учеником. Ведь вы знаете, что со времен монголов в нашем городе вообще не строили больших зданий, а тем более медресе. В тот день, прослышав, что вы будете у его высочества, я первый Пришел в цитадель. И представьте, не господин тархан, а сам Мирза Улугбек позвал меня к себе. И сообщил мне, что вы прибыли из Герата в плохом состоянии, что у вас тяжкое горе, и велел тархану и Ходже Мухаммаду Порсо делать все, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить ваши страдания. Он сказал, что надеется на то, что вы возглавите строительство медресе в Бухаре и Самарканде. В тот день вы, господин зодчий, еще не ведали об этих его словах… — Все это Исфагани произнес одним духом, волнуясь, а зодчий спокойно слушал его.

— Я не верю словам правителей, — вдруг проговорил он, глядя на Исфагани. — Все это ложь и обман. Скажите мне, господин Исфагани, откуда вы сами родом?

— Из Бухары. Я родился здесь. И отец мой, Тахир Ходжа, бухарец, а дед из Исфагана.

— Так, так, — зодчий пристально поглядел на гостя. — Вы хотите, чтобы мы с вами вместе строили медресе. Его высочество Мирза Улугбек сказал мне об этом. Д знаете ли вы, что я стар и не могу уже создавать нечто прекрасное. И, работая вместе со мною, вы только проиграете. Начинайте без меня. Самостоятельно! А я поклялся, что не заложу для государей ни одного кирпича. Вот все, что я могу сказать вам.

— Но ведь мы, господин зодчий, будем класть кирпичи не для государей, а для народа, для граждан Бухары!

— Да вы говорите такие слова, за которые могут запросто голову отсечь, — удивился зодчий.