Зоя

— Ты этого боишься? Напрасно. Сегодня же я закажу тебе двойную порцию. С голоду ты не умрешь. Но и на сцене танцевать не будешь! Вот и весь сказ.

— Буду! — Впервые в жизни Зоя с вызовом взглянула на бабушку. Спорить она осмеливалась только с матерью. Однако уступить сейчас значило отказаться от единственной надежды. Как еще могла она зарабатывать? Продавщицей в магазин она идти не собиралась. Мыть полы, поступить в швейную мастерскую?

Идти в модистки и украшать перьями чужие шляпы?

Никогда! А больше она ничего не умеет. Рано или поздно придется искать работу, и бабушка знает это не хуже, чем она сама. — Вспомните, какие гроши вам дали за рубиновое колье. Сумеем ли мы прожить, продавая наши драгоценности?! Все эмигранты занимаются этим. Все равно придется поступать куда-нибудь, так не лучше ли делать то, что я умею и люблю?!

— Твои рассуждения просто нелепы. Во-первых, у нас еще есть деньги. Ну а когда они кончатся, мы найдем достойный способ заработать. Мы обе вполне прилично шьем. Ты можешь преподавать русский или французский, английский или даже немецкий, если немножко поднапряжешься. — Да, в Смольном Зою учили и языкам, и еще множеству других, совершенно бесполезных вещей. — Так что незачем тебе полуголой прыгать на сцене, как… — От досады она чуть было не назвала имя любовницы Николая. — Ну, не важно. Я не позволяю. И все. Кончен разговор.

— Тогда я обойдусь без вашего позволения, — произнесла Зоя тихо, но упрямо: Евгения Петровна даже не подозревала, что она может быть такой.

— Зоя, ты должна слушаться меня!

— Нет, бабушка. Я хочу вам помочь. А помочь могу только этим.

На глаза Евгении Петровны навернулись слезы: для нее танцевать в балете было почти то же самое, что выйти на панель.

— Почему вас это приводит в такой ужас? Вон князь Владимир работает таксистом — неужели это уж так почетно? И чем это лучше, чем танцевать в балете?

— Сравнение неуместное, — сказала бабушка, которая была близка к отчаянию. — Всего три месяца назад он занимал важный пост, а его отец вообще был знаменит на всю Россию. Сейчас Марковский почти нищенствует. Но ему ничего другого не остается, Зоя, он ничего больше не умеет — только водить автомобиль.

Его жизнь уже прожита, ему хватает на хлеб — и слава богу! А ты стоишь в самом начале пути! И я не позволю тебе загубить свою жизнь так безрассудно. — Закрыв лицо руками, старая графиня заплакала. — Чем еще я могу тебе помочь?

Зоя впервые видела эту сильную и строгую женщину в слезах; душа ее разрывалась от жалости, но она знала, что будет танцевать в труппе Дягилева, чего бы это ей ни стоило. Ни шить, ни стоять за прилавком, ни давать уроки языков она не собиралась. Обхватив шею Евгении Петровны, она нежно притянула ее к себе.

— Пожалуйста, пожалуйста, не плачьте… Не надо плакать, милая бабушка… Если бы вы знали, как я люблю вас!..

— Любишь? Тогда поклянись, что не выйдешь на сцену! Я умоляю тебя, дитя мое!.. Не делай этого, не ломай себе жизнь!..

Зоя устремила на нее печальный и не по годам мудрый взгляд. За последний месяц она вдруг стала совсем взрослой и прежней девочкой быть уже не могла. Понимала это и Евгения Петровна, хотя еще не собиралась складывать оружие.

— Моя жизнь будет не похожа на вашу, бабушка…

Теперь это уже ясно. И тут уж ничего не поделаешь.

Назад пути нет, прошлого не воскресить. Надо жить.

Надо делать то, что ты должен, — как государь и тетя Алике. Пожалуйста, не сердитесь…

Бабушка, съежившись и как-то резко постарев, бессильно опустилась на стул и со скорбью взглянула на Зою:

— Я не сержусь, Зоя. Я — в отчаянии. Я чувствую себя совершенно беспомощной.

— Вы спасли мне жизнь, вы увезли меня из Петрограда… из России. Если бы не вы, меня убили бы, растерзали тогда, когда загорелся наш дом… Но историю нельзя переписать заново. Мы должны делать то, к чему призваны. Мое дело, мое призвание — балет.

Прошу вас, разрешите мне. Я прошу у вас благословения…

Евгения Петровна, закрыв глаза, только покачивала головой, думая о сыне. Но Зоя была права: Константина не вернуть, как не вернуть и прошлого. Зоя все равно настоит на своем… Впервые бабушка почувствовала, что стара и слаба и что ей не совладать с внучкой.

— Хорошо, я благословлю тебя! Но знай — ты вырвала его у меня, гадкая девчонка! — Она улыбнулась сквозь слезы, грозя ей пальцем, и только сейчас спохватилась: а как же Зоя добилась просмотра? — Да где же ты пуанты-то раздобыла? У тебя же ни копейки, ни сантима денег!

— Купила! — с озорной улыбкой сказала Зоя. Отец похвалил бы ее за такую находчивость.

— На какие деньги?

— Часы продала. Они были очень уродские, я их не любила. Одноклассницы подарили на именины!

На это Евгения Петровна могла только рассмеяться, одновременно и дивясь на свою необыкновенную внучку, и сердясь на нее. Такой она любила ее еще больше.

— Что ж, спасибо и на том, что мои не додумалась продать!

— Бабушка! Как вы могли такое подумать! — воскликнула Зоя, притворяясь обиженной.

— С тебя станется… Ты еще и не то можешь вытворить…