Зоя

— Вы говорите в точности как Николай… — грустно улыбнулась Зоя, вспомнив брата. Бабушка и внучка поглядели друг другу в глаза. Неведомый мир открывался перед ними — новые люди, новые принципы, новые ценности. Зоя начинала новую жизнь.

Глава 11

Репетиция балета, в которой Зоя 11 мая приняла участие, была настоящей каторгой — она кончилась лишь около десяти вечера, и Зоя еле доплелась до дома, хотя душа ее была полна ликования. После бесконечных повторений «па-де-де» и «туржете» пальцы ног были стерты в кровь. По сравнению с этой репетицией занятия у мадам Настовой были детскими игрушками: за двенадцать лет она еще ни разу так не уставала.

Евгения Петровна ждала ее в их крохотной гостиной. Они переехали в эту квартиру два дня назад вместе с кушеткой и двумя столиками, лампами под аляповатыми абажурами и ковриком с вытканными по зеленому полю красными цветами. И это вместо обюссоновских гобеленов, мебели в стиле ампир и прочих прекрасных вещей, которые они так любили. Но квартира была удобна, а Федор вымыл и вычистил ее. Вместе с князем Марковским он привез из-за города несколько огромных охапок хвороста, и теперь в плите весело гудело пламя, а на столе стояла чашка горячего чая.

— Ну, дитя мое, как прошла репетиция? — спросила бабушка, в душе все еще надеясь, что Зоя выбросит из головы эту блажь — танцевать в дягилевской труппе.

Но по сияющим глазам внучки тут же поняла, что надеждам этим не суждено сбыться. Никогда еще за все время, прошедшее со дня гибели Николая, не была Зоя так счастлива. Нет, она не забыла ни объятого пламенем особняка, ни рвущихся в ворота громил, но все это уже перестало ее мучить с прежней силой.

Усевшись напротив бабушки на неудобный стул, она широко улыбнулась.

— Великолепно, просто великолепно… Но я устала так, что не могу шевельнуться.

Да, она была совершенно измучена, но чувствовала, что мечта ее наконец стала сбываться, и думала теперь только о предстоящей через две недели премьере. Евгения Петровна и князь Марковский с дочерью обещали непременно быть в театре.

— Значит, ты не передумала?

Зоя, устало улыбаясь, замотала головой и налила себе чаю. Сегодня ей сказали, что она будет занята в обоих отделениях, и выдали небольшую сумму в виде аванса. Эти деньги она со смущенно-горделивой улыбкой вложила в руку бабушке, которая прослезилась от умиления. Вот она и дожила до того дня, когда внучка кормит ее… Зарабатывает деньги ей на пропитание, танцуя на потеху публике.

— Что это значит?

— Это вам, бабушка.

— В этом пока еще нет необходимости, — сказала бабушка, хотя голые стены и убогий ковер красноречиво свидетельствовали об обратном. Евгения Петровна и Зоя сильно пообносились за последнее время, а деньги, вырученные за рубиновое колье, были на исходе. Конечно, имелись еще какие-то драгоценности, но на них нельзя существовать вечно. — Неужели ты в самом деле хочешь этим заниматься? — печально продолжала она.

Зоя потерлась щекой о ее щеку, а потом нежно поцеловала ее:

— Да… Да, бабушка. Это так прекрасно…

В ту же ночь, когда Евгения Петровна легла спать, она сочинила Мари длинное, веселое письмо, в котором рассказывала ей и про Париж, и про новых знакомых, и про неожиданно привалившую удачу, умолчав только о том, в какой конуре живет. Она представляла, как будет улыбаться Маша, читая его, как будто поговорила с подругой и излила душу. Она адресовала его в Царское Село доктору Боткину в надежде, что когда-нибудь оно дойдет до адресата.

Утром Зоя снова побежала на репетицию, а вечером германская авиация совершила налет на Париж.

Бабушка, Зоя и Федор пережидали бомбежку в подвале — война неожиданно напомнила о себе, но даже ее близость не смогла отвлечь Зою от мыслей о премьере.

Дома она часто заставала теперь князя Марковского. Он непременно приносил с собой какие-нибудь лакомства — фрукты или сласти — и ворох новостей и сплетен. А однажды оставил им свое единственное сокровище — бесценную икону древнего письма. Евгения Петровна, зная, как отчаянно нуждаются они все, не хотела принимать такой подарок — икону можно было продать за большие деньги, — но князь, беспечно махнув длиннопалой холеной рукой, заявил, что на жизнь ему пока хватает. Его дочь уже начала давать уроки английского.

На премьере все они сидели рядом, в третьем ряду партера. Отказался пойти только Федор: хотя тоже был очень горд за барышню, но смотреть балет, его, как он сам говорил, «и калачом не заманишь». Зоя принесла ему программку, где красивым шрифтом было напечатано ее имя. Счастлива была и Евгения Петровна: но, увидев внучку на сцене, она не смогла сдержать слез досады. Она предпочла бы все что угодно, лишь бы Зоя не стала танцовщицей.

— Вы были обворожительны, Зоя Константиновна, — сказал князь, подняв бокал с шампанским, которое сам же и принес после премьеры. — Мы гордимся вами. — Он ласково улыбнулся этой девушке с гривой огненных волос, не обращая внимания на косой взгляд дочери. Она тоже считала, что для графини Юсуповой танцевать в балете — недопустимый «шокинг».