Зоино золото

Ступени вели в кулисы. Клоун казался черным силуэтом на фоне сверкающей сцены. В руках у него, наряду с зонтиком, появилась незажженная свеча. В углу разминался акробат в маске и пестром трико. Он был слишком хорош для любителя, делал стойки на руках и кульбиты в воздухе, приземляясь совершенно бесшумно. Наверху рабочие сцены сновали туда-сюда по узким висячим мосткам. В противоположной кулисе стояла небольшая группа людей, на их лица падали отблески сцены. Ален видел их белозубые улыбки.

Ковбой снова вышел с прибаутками на сцену. В зале раздавался смех и свист. Теперь зрители были слишком близко, в их гоготе чудилась угроза. Ковбой вскинул руки и притворно серьезным тоном призвал к тишине.

— А сейчас мне выпала исключительная честь представить вам единственного и неповторимого Легионера Монпарнаса.

Оркестр взорвался троекратной «Марсельезой».

— Дикаря с Востока.

Клоун повернулся и глянул через плечо. Большие очки и застывшая нарисованная ухмылка уставились на Алена. И тут до него дошло, что это Фудзита. Фудзита — клоун.

Подбежал рабочий сцены в картузе и зажег свечу. Фудзита наклонился, шепнул ему что-то на ухо. Рабочий обернулся, посмотрел на Алена и широкими шагами направился к нему.

— Достопочтенный Леонард Цугухару Фуу-дзита! — выкрикнул ковбой.

Рабочий своим приплюснутым носом напоминал боксера.

— Чего надо? — спросил он.

Фудзита вразвалочку двинулся на сцену под гром аплодисментов.

— Цветы для мадам Васильевой, — ответил Ален, старательно делая вид, что он тут ни при чем.

Рабочий опустил тяжелую ладонь на его плечо и развернул Алена на сто восемьдесят градусов.

— Туда. Третья дверь справа.

Мари Васильева была русской, пописывала картины, но более известна была как владелица столовой на авеню де Мэн. Она открыла ее во время войны, чтобы помочь голодающим художникам Парижа, и столовая эта немедленно стала более всего на Монпарнасе походить на художественный клуб, куда стекались знаменитости, чтобы поспорить друг с другом за тушеным мясом и вином по десять сантимов бокал. Сейчас ей перевалило за сорок, смотреть не на что, потому-то Ален и подумал о ней. Он решил, что она обрадуется цветам, а Кики и «Девочки Монпарнаса» и так будут завалены букетами к концу вечера.

Он пошел обратно по коридору, прислушиваясь к смеху и голосам. Как хорошо находиться здесь, пусть краткий миг, в центре мира. Афиша утверждала, что шоу закончится провозглашением «La Reine de Montparnasse»[16] — конечно, ею станет Кики, учитывая, что ее мемуары печатаются в журнале Брока, который в нее влюблен. А это значит, что потом где-то намечается шикарная вечеринка. Интересно где и можно ли на нее пробраться?

Он отсчитал нужную дверь, постучал; не получив ответа, постучал еще раз.

— Да, да! — голос был нетерпеливым и расстроенным.

Ален повернул ручку и, заглянув в гримерку, увидел смертельно бледное лицо.

— Прошу прощения.

Желтые зубы в рамке алых губ. Женщина была японкой, одетой и накрашенной, как гейша.

— Прошу прощения.

Ален сделал шаг назад. Гейша кивнула и прошуршала мимо, придерживая тяжелые шелковые юбки одной рукой. В другом конце комнаты в окружении зеркал стояла Мари Васильева, купаясь в электрическом свете. На ней было странное экзотическое платье, белое, подпоясанное на талии, жесткое от вышивки, но с широкими пейзанскими рукавами. Узоры вышивки были азиатскими, зигзаги и квадраты, дуновение степей. За спиной Марии хорошенькая юная китаянка поправляла изящную кружевную шапочку Васильевой, острую на макушке, с висюльками по бокам.

Женщины перебрасывались репликами на странном языке, определенно не французском и не китайском. Из громкоговорителя на стене неслись звуки со сцены.

Мари Васильева обернулась. У нее было дряблое лицо с резкими и хрупкими чертами: тонкие губы и пронзительные глаза хищной птицы. Она сощурилась, пытаясь разглядеть юношу, лампы слепили ее.

— Что это?

Руки Алена дрожали, когда он протягивал букет.

— Цветы для мадам Васильевой.

Китаянка что-то пробормотала. По-русски, ну конечно. Он внимательно посмотрел на нее. И до него дошло, что она вовсе не китаянка. Это все макияж и стрижка, и шелковое китайское платье.

— Цветы, — повторила Васильева. — Что ж, очень мило. От кого они?

Отраженный свет играл на бледной коже молодой женщины. Она отвернулась, занявшись булавками и зажимами.

— От меня и моего друга, мы художники. В смысле, учимся на художников. Мы подумали, что после всего, что вы сделали для…

Мари Васильева улыбнулась. С лишними морщинками она казалась добрее.

— Очень мило с вашей стороны, мсье. Очень галантно. Положите цветы на стол, будьте любезны.