Зоино золото

46

Стокгольм, март 2000 г.

Мать Зои ошиблась. Зоя так и не забыла. Как только представился случай, она сбежала в Москву в надежде вернуть все на свои места. Но это было невозможно. Севастопольская операция лишила ее способности выносить ребенка. Когда она вновь забеременела два года спустя в Стокгольме, врачи сказали, что роды убьют ее. Но она не хотела отступать. Она готова была довериться Богу, Судьбе, Провидению и даже хотела отдаться на их милость. Но Карл не позволил. Он не мог так отпустить жену, с которой прожил всего год.

Эллиот закрыл папку. Он сидел у окна в квартире Керстин Эстлунд, смотрел, как проезжают мимо поезда, как светятся в тумане их желтые глаза.

Это кара за убийство ребенка Юрия. Зоя верила в это и несла этот груз. Обязанность матери — жертвовать собой ради ребенка. Но в стремлении начать жизнь сначала Зоя позволила принести в жертву собственное дитя. Дьявол выполнил свою часть сделки: он дал ей и ее матери все, на что они надеялись. Он дал им ключ к спасению, к свободе. Они заполучили свои новые жизни в безопасной Швеции. Все, чем Зоя наслаждалась, все, чем она стала, появилось благодаря той поездке в Севастополь. Ее искусство было куплено ценой крови ребенка Юрия.

Подобная женщина не способна стать проводником новой жизни.

Хильдур Баклин сказала, что Зоя не любила детей. В доказательство она поведала историю с рестораном в Остермальме: Зоя бросает салфетку и устраивает скандал из-за того, что дети слишком шумят во время игры. Знала ли Хильдур правду? Понимала ли, что Зоя чувствовала на самом деле? Эллиот кивнул своим мыслям. Конечно, она знала. Это лишь последняя вспышка злости, последняя жалкая попытка отомстить предавшей ее подруге.

Такие люди берут то, что им не принадлежит.

Хильдур была звездой сцены и экрана. Она умела давать интервью, умела выставлять себя в выгодном свете. И она знала о Севастополе.

Были картины, которые Зоя не позволяла миру увидеть, мрачные образы, которые изводили ее во сне и наяву. Они были частью ее прошлого, частью ее самой. Кандинский учил смотреть на мир внутренним взором, пропускать его через себя. Хильдур Баклин сказала, что он найдет художницу в ее работах. Зоя искала способ выразить то, что таилось у нее внутри, то, что могло все объединить, и в какой-то момент, уже после писем Карлу в 1933-м, у нее наконец получилось. Втайне она снова стала целой. Она нашла свой путь в золоте.

Оно все озаряет, но верно хранит секреты. Так она сказала «Обзору искусства Балтики» в 1969 году.

Эллиот вглядывался в туман. Цепочка фонарей вдалеке, видимо, вдоль набережной. Они горели сперва ярко, затем потускнели и вовсе погасли. Где-то взошло солнце, но стало даже темнее.

Картины на золоте прославляли совершенный мир, мир обновленный. В те годы Депрессии, между революцией и войной, они хорошо продавались. Но разгадки их внутреннего хаоса не было, пусть цветы — из шелка, лица — маски, а дворцы мерцают чересчур невинным великолепием. Этот мир — детский сон. Золото — это золото солнечных бликов на воде. Оно верно хранит секреты, но ничего не выражает, кроме собственной роскоши и отголосков православия.

Эллиот опустил взгляд на руку. Ожоги пульсировали, словно под повязкой билось второе сердце. Он сдвинул бинт и увидел обнаженную багровую плоть, блестящую и липкую на ощупь. Золото было кожей богов. Когда древние египтяне покрывали золотом свои саркофаги, они предполагали, что работа их выдержит вечность — и лишь расхитители гробниц виновны, что их ожидания не сбылись.

Неизменная, непроницаемая оболочка.

Даже критик Савва Лесков заметил эту связь. Он упомянул Тутанхамона, когда они встретились в «Буковски». Он говорил о рентгеновских лучах, о том, что золото непроницаемо для них, подобно свинцу.

Эллиот вспомнил его слова: «Если просветить рентгеновскими лучами обычную картину, легко увидишь, что внутри. Неудачные попытки, закрашенные части. Но с ее картинами этот номер не пройдет».

Аналитики слепы, сказал Лесков. В своих суждениях им приходится отталкиваться только от того, что на поверхности. Ошибки художницы, ее pentimenti, не видны никому.

Эллиот вскочил. Папка упала с его коленей. Фотокопии писем рассыпались по полу. Он прижал ладонь ко лбу.

Крымские картины. Он знает, где они. Он знает.

Он увидел мелькающий фильм Кристоффера Пальмгрена, увидел, как Зою застали врасплох. Увидел темные пятна на ее руках.

Он увидел нож с лезвием из волчьего клыка — в учебниках пишут, что такие используются для полировки.

Он увидел выражение лица Моники Пальмгрен, когда та поняла, что изображено на картине. Это была не глина, как он предположил. Не банальная подготовка к золочению.

Он прислонился к окну. Мимо прогромыхал экспресс.

Зоя — Андрею Бурову, февраль 1928-го: «Вся моя жизнь, все мои путешествия ничего не изменили. Когда я стою перед мольбертом, на меня нисходит это мрачное настроение, и все, чего я хочу — это спрятаться».