Зола

— Я надеялся, ты мне что-то объяснишь, — сказал Стасик. — Ведь вы были подругами.

— Были, — сказала Вика, так и не поворачивая головы. — Но я… я ничего не знаю. Если ты думаешь, что для меня это не было шоком, то ты ошибаешься… Послушай, ты поэтому взял меня с собой? Чтобы попытаться что-то выяснить?

— Ты ведь сама хотела поглядеть на похороны, — сказал Стасик. — Сама завела об этом разговор… И, поскольку я все равно…

— Поскольку ты все равно решил проводить её в последний путь, хотя бы издали, то решил, почему бы не взять меня с собой? Покрасоваться передо мной своим романтическим горем? Ромео и Джульетта, да? Только Ромео из тебя не очень получается. Твою Джульетту ещё похоронить не успели, а ты уже клеишься ко мне.

— Я не клеюсь… — быстро сказал Стасик. — Я…

— Что — ты?

— Это сложно объяснить.

Девушка положила бинокль на подоконник и повернулась к парню.

— А ты попробуй. Может, я пойму.

— Ну… мне казалось, что я тебе не совсем безразличен, — выдавил Стасик, потеряв всю свою самоуверенность. Если теперь он и был похож на петуха, то на петуха, облитого водой, ошарашенного и жалкого.

— И поэтому тебе показалось, что я смогу утешить тебя в твоем горе? насмешливо спросила Вика.

Стасик молча пожал плечами.

— Тебя кто-нибудь когда-нибудь утешал? — продолжала она свой допрос.

— Ну… — промямлил Стасик. — Родители.

— Брось придуриваться! Ты понимаешь, что я не о том.

Стасик поглядел ей прямо в глаза и сказал:

— Утешали.

— Кто? Катька? Или не только она?

— Она.

— И как это было? — Вика немного расслабилась. Так расслабляется человек, услышавший то, что желал услышать.

— Нормально, — Стасик пожал плечами с видом бывалого бойца сексуального фронта.

— Расскажи, — попросила девушка.

— Да ладно, Вика, зачем тебе это? — отозвался Стасик. — Тем более, сейчас…

— Тем более, в такой день? — уточнила Виктория. — Как раз в такой день и надо. А то что получается? — её губы вдруг скривились в злой усмешке, не по возрасту злой. — «Моя милая в гробу…», да?

— Перестань! — Стасик подскочил. — Как ты можешь?

Вика уже взяла себя в руки.

— Просто хотела продемонстрировать тебе, что не хуже твоего умею подковыривать, если захочу.

— Я не подковыривал, — сказал Стасик.

— А что же ты делал? Пыжился передо мной? Давай, пыжься дальше.

— Я не пыжился перед тобой, — Стасик подошел к ней вплотную. — Я, может, чепуху всякую нес, но я… Ты знаешь, когда ты мне позвонила и сообщила о смерти Катьки… Не знаю, почему, но я словно ждал этого… То есть, я не хочу сказать, будто ждал Катькиной смерти. Тем более, такой жуткой. Но я ждал какой-то развязки. Ну, было чувство, будто я в сумасшедших гонках участвую, и мою машину вот-вот занесет. Или… когда ты летаешь во сне, и вдруг зависаешь в воздухе, который становится таким густым и вязким, и тянет вниз и вниз. И ты готов на что угодно, лишь бы тебя перестало тянуть к земле. А потом… Потом ты уже хочешь приземлиться, даже если при этом сильно расшибешься, но уже не можешь сдвинуться ни туда, ни сюда. Воздух такой, слишком плотный, понимаешь? И тут лучше поскорее проснуться, чем вот так висеть. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь крикнул, разбудил меня… И почему-то больше всего хотелось, чтобы это была ты!

— Почему именно я? — спросила Вика.

— Потому что ты не представляешь, как я любил Катьку! Когда я видел её, мне становилось дурно, у меня голова кружилась! Это было как судорога, понимаешь? И хотелось кусать себя, выкинуть что-нибудь отчаянное, только бы эта судорога прошла! Твой голос по телефону… Он вонзился в меня как иголка… Как, знаешь, иголку или английскую булавку втыкают в сведенную судорогой мышцу, чтобы отпустило! Вот это ощущение — и мучительной боли, и одновременно освобождения — и было ощущением, которого я так ждал! И оно пришло от тебя, понимаешь, и я хотел, чтобы оно пришло только от тебя!

— Хотел — и дождался, — сказала Вика. — И что ты предлагаешь теперь?

— Не знаю, — Стасик подошел к подоконнику, поглядел в окно, упершись в подоконник сжатыми кулаками. Без бинокля, он видел только общую панораму: автобусы, будто игрушечные, фигурки на аллеях — особенно яркое и торжественное скопление этих фигурок, похожих на человечков из наборов «Лего» — раньше бы сказали, «на оловянных солдатиков», но пластик вытеснил олово, а сборные фигурки — цельных и литых. — Теперь мне стыдно. Мне стыдно, что я хотел этого освобождения — будто Катькиной смерти хотел. Ведь мертвых любить нельзя… Но кто сказал, что нельзя? Можно, ещё как можно! И ещё мне стыдно, что я хотел этого стыда. Но не так, честное слово, не так!

— А как? — спросила Вика, поворачиваясь и облокачиваясь о подоконник рядом с ним. — У тебя, похоже, из-за Катькиной смерти совсем мозги поехали. «Стыдно, что стыдно»… Это ж надо придумать!

— Я знал, что тебе это покажется бредом, — хмуро проговорил Стасик. Наверно, и пытаться объяснить не стоило.

— Еще как стоило! — она положила руку ему на плечо. — Договаривай. Честное слово, я не смеюсь. Я тебе самому хочу помочь разобраться.

— Да нечего тут разбираться! — выпалил Стасик. — Ты не знаешь всего!