Золи

— Смешное имя.

— Может быть.

— Можно спросить у вас одну вещь? Я все думаю. Кажется, я как-то видел вашу фотографию. В газете.

— Может быть.

— Спрашивается, как же тогда…

— Да?

— Как же вы дошли до жизни такой?

Он смотрит куда-то сквозь нее, куда-то далеко, и она понимает, что скорее всего он задает этот вопрос не ей, а себе. Или он сам, но более молодой, будто стоящий где-то вдалеке, среди деревьев, спрашивает себя теперешнего, знающего вес отполированного грубыми ладонями топорища: «Как же ты дошел до жизни такой?»

— Бывает и хуже, — говорит Золи.

— Трудно представить, а вам?

Она оборачивается туда, куда он смотрел.

— Эй, — спрашивает молодой, — что скажем англичанину, если вернется?

— Что сказать ему?

— Да.

— Может быть, — говорит Золи, — предскажете ему будущее.

На вершине холма она смотрит на север, потом на юг — Братиславы и домов-башен уже давно не видно, ни намека на горизонте. Ей нравится оглушительная тишина вокруг. Иногда она целыми днями слышит только шелест собственных юбок.

Проходя мимо хутора, она останавливается за амбаром и прислушивается. Потом подходит к дому и развязывает шнурок, которым обвязана щеколда. Несколько тощих кур смотрят на нее из-за деревянной ограды. Золи входит. Курица выскакивает из ящика, машет крыльями и, кудахча, пролетает мимо. Брать кур, конечно, противозаконно — они принадлежат хозяевам хутора. Золи входит в загон во второй раз, стараясь не раскрывать дверь слишком широко. Куры взлетают, Золи удается схватить одну из них за крыло. Она охватывает курицу юбкой и сворачивает ей голову. За первой следует и вторая. Из ящиков для наседок она набирает яиц, заворачивает их в чайное полотенце с собором и кладет в карман.

Потом вытягивает из ткани пальто длинную нить и за шеи подвязывает убитых кур к поясу. На ходу они колотят ее по бедрам, как будто еще живы и пытаются вырваться.

«Надо же, — думает она, — цыганка, ворующая кур. Голод сделал меня оригинальной».

Через три дня дорожные знаки наводят Золи на мысль, что она уже перешла границу и находится в Венгрии. Она ожидала, что граница отмечена колючей проволокой или бетонными наблюдательными вышками, но на деле оказалось, что это просто живая изгородь, вспаханное поле или деревушка, где жители говорят и на венгерском, и на словацком. Вероятно, она пересекла границу, перейдя ручеек в лесу. Падает снег, сосны хмуро покачивают кронами. Ее удивляет, что она перешла из одной страны в другую и очутилась в совсем иной, но во многом в точно такой же местности. Золи знает, что следующая граница, между Востоком и Западом, покажется через несколько дней. Ей приходит в голову, что значение границ, как и значение ненависти, преувеличивают именно потому, что в противном случае то и другое прекратило бы свое существование.

Первая наблюдательная вышка, стоящая на сваях, напоминает ей деревянную птицу. Наверху два солдата осматривают горизонт. Здесь Венгрия, там, вдали, Австрия. Золи пробирается, пригнувшись к земле, ее тело каждой порой улавливает малейшие шорохи. От болота плывет туман. Холодно, но по спине между лопатками струйками стекает пот. В узле она оставила только самое необходимое: кувшин, оплетенный лозой, сыр, хлеб, брезент, одеяло, теплую одежду, украденный нож. Она отходит подальше от наблюдательных вышек и устраивает привал на траве, вдали от проселочной дороги. Ощупью выбирает сухое место, чтобы лечь.

«Теперь до наступления темноты больше никаких переходов», — думает она.

Золи поглядывает сквозь сплетение ветвей на солнце, пока не пропадает туман. Как странно пытаться уснуть при таком свете, но важно отдохнуть и не замерзнуть, костер развести нельзя.

Она просыпается от птичьего крика. Диск солнца с красными краями сместился к югу. Золи слегка приподнимает голову, прислушиваясь к шуму мотора, и видит вдалеке приземистый грузовик с брезентовым верхом над кузовом, едущий вдоль лесной опушки. По лесу разносятся голоса молодых солдат, это русские. Сколько мертвых тел лежит вдоль этих воображаемых линий? Сколько взрослых и детей были застрелены во время короткого перехода с одного места на другое? Армейский грузовик удаляется, и, как нарочно, в небе над верхушками деревьев появляются два белых лебедя. Крылья раскинуты на ветру, шеи вытянуты, они движутся не столько изящно, сколько с трудом, из клювов вырываются утробные предсмертные крики.