Золи

Золи задерживается перед порогом, сбрасывает обувь и входит в квартиру. Она приятно удивлена: высокие стены, карнизы, дубовые полы, в коридоре по стенам развешаны гравюры. Гостиная светлая, с высокими окнами и картиной, изображающей поселок. Золи сразу понимает, что художник, написавший ее, — цыган: яркие кричащие мазки, причудливые формы. Фотография Энрико среди еще десятка других стоит на старой деревянной полке. Золи проводит пальцами по застывшей смоле на полке, потом поворачивается и рассматривает все остальное в комнате.

Посередине стеклянного кофейного столика лежит буклет, что-то о конференции, написано по-французски, странный набор слов. Брошюра на глянцевитой бумаге, для профессионалов, вовсе не то, чего ожидала Золи. Ей, видимо, следует заинтересоваться буклетом, что-нибудь о нем сказать, восхититься, но Золи оставляет его без внимания.

На столе стоят в ряд книги. Она берет альбом с фотографиями Индии и убирает буклет под него, но так, чтобы не казалось, что он спрятан. Это, похоже, слегка задевает дочь, которая как раз принесла Золи стакан воды.

— Ты, должно быть, устала, мам.

Золи качает головой — нет, она не устала, день кажется ясным и безоблачным. Она проводит пальцами по блузе Франчески.

— Что это за сыр ты мне обещала?

Ленч проходит в праздной болтовне о дорожных впечатлениях Золи, о погоде, о новшествах в лавке Паоли. День тянется, и наконец наваливается усталость. Дочь отводит Золи в спальню, где на двуспальной кровати постелены свежие простыни и лежит ночная рубашка, все еще с фабричным ярлычком. Франческа отрезает ярлычок и шепчет, что Генри поживет несколько дней в другом месте, а сама она будет спать на диване, никакие возражения не принимаются. Дочь откидывает покрывало, взбивает подушки и ведет мать к постели.

Золи чувствует себя камешком, который, дав ему полежать на одном месте, быстро перекидывают из руки в руку.

— Поспи хорошенько, мам. Я не буду ничего говорить о клопах.

— Я бы их даже не почувствовала.

Золи погружается в темноту, вдруг забыв, где находится. Из кухни доносится торопливый шепот. Она лежит и слушает, надеясь, что шепот затихнет, но Генри чертыхается, затем хлопает входная дверь, отодвигается стекло в кухонном буфете, позвякивают чашки. Золи оглядывает комнату с чужими пожитками. На столе — косметика, в рамках — фотографии, в шкафу — мужские рубашки. Она мысленно обходит все три комнаты своей мельницы, вспоминает скрип дверных петель, занавески на кольцах, свет в щелях печной дверцы, дрожащий свет фонаря. Удивительно, что она доехала сюда, в незнакомое место, на поезде и так быстро. То, что путешествие обошлось без трудностей, делает его как будто ненастоящим. Она лежит в постели на спине. В комнате удивительно тихо — не слышно ни шума транспорта, ни детей, играющих у дома, ни соседей с их радиоприемниками.

— Проснулась? — спрашивает Франческа. Она слегка подкрасилась и теперь, грациозно порхая по комнате, выглядит прекрасно. — Готова к ужину, мам? Мы заказали места в ресторанчике.

— Ох, — говорит Золи.

— Генри поехал за машиной. Он тебе понравился, мам?

Перспектива ужина в ресторане ошеломляет Золи. На несколько секунд она задумывается, а затем наконец отвечает:

— Да, очень понравился.

— Я рада, — говорит Франческа со смешком. — Бывали у меня кавалеры и похуже.

Они снова обнимаются. Золи свешивает ноги с кровати и с трудом встает. Снимает через голову ночную рубашку. Ей приходится сделать над собой усилие, чтобы не пошатнуться. Франческа отворачивается и включает маленькую лампу на тумбочке, Золи надевает платье. Глупо, что она не взяла с собой побольше одежды, но ей хотелось показать, что она приезжает всего на несколько дней, что не собирается участвовать в конференции. Если она и придет туда, то лишь затем, чтобы смотреть и слушать.

Дочка помогает надеть платье, расправляя его на плечах.

— Нормально себя чувствуешь, мам?

— Я бы и не знала, что у меня есть, если бы оно не болело, — говорит Золи с улыбкой.

На двери три золоченых замка, Золи их раньше не замечала. Три. И цепочка. Ей приходит в голову, что ее жилье никогда не запиралось на замки.

— Надо поехать на лифте.

— Нет, чонорройа, пойдем по лестнице.

На улице в темноте урчит двигатель машины. Генри машет им с самоуверенной ухмылкой. «Я очень постараюсь полюбить его», — обещает себе Золи. У него, во всяком случае, чудесное имя, оно так похоже на «Энрико», хотя звук не такой круглый и полный. А еще Генри недурен собой. Золи садится на переднее сиденье и похлопывает молодого человека по руке.

— Вперед! — отрывисто говорит он, и они едут под слабым дождем.

К тому времени когда они оказываются в центре Парижа, дождь прекращается. В свете фонарей влажно поблескивают черные мостовые. Элегантные статуи и дома, каждый ракурс продуман, каждое дерево — там, где ему и полагается быть. От лодок на Сене расходятся круги. Золи опускает стекло, чтобы услышать плеск воды, но слышит лишь шум транспорта.