Золи

Золи, шаркая, подходит к дочери и берет ее за локоть.

— Мне нужны деньги. Французские деньги.

— Конечно, мам. Но зачем?

— Мне надо взять такси. Надо поехать домой. К тебе домой. Побыстрее.

— Что случилось?

— Ничего, сердечко мое.

— С кем это ты говорила?

— Это был Свон, — говорит она и удивляется себе. Она хотела сказать «никто». Покачать головой и пожать плечами. Отбросить это имя, сделать вид, что ей все равно. Стать непроницаемой. Но нет, и она снова повторяет: — Это был Стивен Свон. А с ним какой-то журналист.

— О господи!

— Мне нужны деньги на такси.

— Что ты ему сказала?

— Что я сказала? Я не знаю, что я сказала, Франка. Мне надо уехать.

— Что он здесь делает?

— Не знаю. А ты знаешь?

— Откуда мне знать, мам?

— Скажи мне.

— Нет, — говорит дочь. — Я не знала.

— Дай мне денег, пожалуйста. Извини, я не хотела. Умоляю твои милые глаза, Франка.

Она видит проносящийся над долиной свет, птицу, летящую сквозь верхушки деревьев, белую дорогу, поднимающуюся у нее перед глазами, потом чувствует, что пошатывается. Франческа берет мать за локоть, а другой рукой обнимает за талию. Мелькание рисунков на обоях. Быстрый блеск света на стекле. Отпечатки пальцев в нижних углах оконных рам. Свон прислоняется к стене между двумя дешевыми гравюрами, его грудь вздымается. Рядом со Своном стоит, склонив голову, журналист, он что-то торопливо записывает в блокнот. Свон поднимает глаза, когда они проходят мимо, и протягивает к ней руку.

— Не оборачивайся, — говорит Золи. — Пожалуйста, не оборачивайся.

Они движутся к вращающейся двери, туда, где записывают пение птиц. Франческа вдавливает деньги в руку Золи.

— Клянусь, мам, я понятия не имела. Жизнью тебе клянусь.

— Только доведи меня до такси.

— Я поеду с тобой.

— Нет, мне надо побыть одной.

Забираясь на заднее сиденье такси. Золи чувствует запах духов дочери.

— Ключи! — кричит Франческа, и Золи опускает стекло и берет с ее ладони ключи.

Такси трогается с места, Золи видит, как шевелятся губы Франчески: «Люблю тебя, мама». В отеле за конторкой администратора через толпу пытается протиснуться дрожащий Свон, худой, будто жердь. Похоже, он не может позволить себе уйти, но и не хочет оставаться, поэтому и уходит, и остается одновременно.

Золи откидывается на теплый пластик спинки сиденья и, когда такси отъезжает от отеля, смотрит в окно на тревожащую красоту неба.

Она, не задумываясь, входит в лифт, прислоняется головой к прохладной деревянной панели, вспоминает постукивание его трости, блеск света у него на лбу, линии его бровей.

Долгое время она не догадывается нажать на кнопку.

Тросы натягиваются, лифт начинает подниматься и останавливается не на том этаже. Золи выходит, ее место занимает молодая женщина с собакой. Золи пешком поднимается еще на один этаж. Поворачивает ключ в замке. Проходит по длинному тускло освещенному коридору. Роняет платье на пол. Из кармана выпадает металлическая ложечка. Золи сбрасывает нижнее белье, переступает через него, стоит голая перед большим зеркалом и рассматривает себя — кожа как у курицы, коричневая, в складках. Она поднимает руку и распускает волосы. Все древние правила нарушены. Она заходит в гостиную и берет с полки у окна фотографию Энрико, вынимает ее из рамки, подходит к кровати, откидывает покрывало, сворачивается под простыней, держа фотографию под левой грудью.

Сейчас ей на мгновение становится жаль, что она не позволила Свону сказать то, что он хотел, но что бы он сказал, какие слова имели бы смысл? Золи закрывает глаза и благодарит темноту. Мелькают какие-то кристальные узоры, затем медленно опускаются снежинки. Нет дней более насыщенных, чем те, в которые мы возвращаемся.

Она просыпается, слыша голоса людей, вошедших в квартиру. Постукивают бутылки, глухо стукается о стену музыкальный инструмент в футляре. Она садится и чувствует, что фотография прилипла к груди.

— Мам!

Она с удивлением видит лежащую на кровати Франческу, она свернулась клубком, колени прижаты к груди. Комната сейчас кажется знакомой, она почти дышит.

— Ты так в гроб меня вгонишь, сердечко мое.

— Извини, мам.

— И давно ты здесь?

— Недавно. Ты так хорошо спала.

— А кто это там? Кто это? Снаружи?

— Не знаю, эта задница приводит сюда людей.

— Кто? — спрашивает Золи.

— Генри.

— Я спрашиваю, кто это с ним?

— Ох, не знаю, какие-то пьяницы. Бары закрыты. Извини. Я их сейчас выпровожу.

— Да нет, пусть, — говорит Золи. Она откидывает простыню, боком пододвигается на кровати и спускает ноги на пол. — Ты не дашь мне ночную рубашку?

Она встает спиной к дочери и натягивает нежную рубашку, чувствуя кожей ткань.

— Ты спала с портретом папы?

— Да. Это очень глупо?

— Довольно-таки глупо.

В гостиной кто-то на кого-то шикает, потом металлическая крышечка от бутылки падает на пол, катится по твердой древесине, раздается сдавленный смех.

— Мам, как ты себя чувствуешь? Может, принести тебе что-нибудь? Горячего молока или…

— Ты говорила с ним? Со Своном.

— Да.

— И он сказал, что сожалеет, что виноват, да?

— Да.

— А не сказал, в чем он виноват?

— Во всем, мам.

— Он всегда был идиотом, — говорит Золи.