Золоченые

– Ты говорила про Золоченых? – быстро напоминаю я, пытаясь остановить рассказ о ее родителях, о прежней жизни.

Бритта ничуть не боится. Она не испытывает ни капли отвращения к своей сути. Да и с чего бы, когда родители ее защитили, уберегли от вреда – от расчленения, – ну а мои… вспоминаю слова отца, и на глаза наворачиваются слезы: «Лучше бы ты просто умерла».

Плакал ли он, когда узнал о моей смерти, или же испытал облегчение, благодарность, что его освободили от страшного бремени? Думает ли он вообще обо мне?

Выдыхаю, впиваюсь ногтями в ладони, чтобы остановить круговерть мыслей и сосредоточиться на ответе Бритты.

– Ах, да, Золоченые! – радостно восклицает она. – Пока император Эме́ка их не уничтожил, они успели смешать свою кровь с человеческой, разродившись кучей детей. Вот откуда взялись мы, их тыщу-раз-правнучки, видимо.

– Значит, мы все-таки демоны, – заключаю я с тяжелым сердцем.

– Наполовину, – поправляет меня Бритта. – Даже меньше четвертушки, наверно. Белорукая говорит, что мы меняемся только ближе к зрелости, а для нас это шестнадцать годков. Как только у нас случаются месячные, кровь постепенно становится золотой, а мышцы и кости оттого крепчают. Вот мы и излечимся скоро, и станем быстрее и сильнее простого люда. Мы нынче как хищные звери, вроде волков.

Хищные звери… горечь сжимает мне сердце.

Я помню прилив сил, который испытала, когда пришли смертовизги, помню, как могла видеть в темном подвале даже без факелов. Теперь я понимаю почему. Потому что я ничем не лучше животного – тварь на грани человеческого. Может, поэтому-то я и чуяла смертовизгов, поэтому-то их чуяла и моя мать.

Бессмыслица какая-то. Мама ведь не была алаки. Иначе истекла бы проклятым золотом, когда красная оспа превратила ее внутренности в кашу, а потом погрузилась в золоченый сон, засияла и исцелилась. Тогда она бы вернулась.

Она бы вернулась…

– Когда за мной явилась сама, я уже почти могла поднять корову, – смеется Бритта. – Очень удобно, если доишь, а они вдруг буянят. Слышала, ты тоже с фермы.

Медленно киваю, но мыслями я далеко. Мне есть о чем подумать. Есть о чем погоревать.

5

Следующая неделя стремительно пролетает туманом воющих снежных бурь, замерзающих дорог и ужасных кошмаров. И хотя я больше не в подвале, мне иногда снится, как надо мной смыкаются стены, как приближаются с ножами и ведрами старейшины, и глаза их горят жаждой золота. Я просыпаюсь в повозке вся в слезах, грудь тяжело вздымается от рыданий, а Бритта все придвигается, глядя на меня с тревогой. Обняла бы меня, позволь я ей, но я еще не готова к прикосновениям чужих рук.

Почти каждый день мне просто хочется кричать, пока не сорву горло.

Иногда я просыпаюсь – и вижу, что меха, укрывающие меня, разодраны в клочья. Я разрываю их во сне, кромсаю жесткую кожаную основу как пергамент. На такой подвиг не способны даже самые сильные мужчины деревни. Еще одно подтверждение того, что я противоестественна, порождение не людей, но грязных демонов.

Я испытываю почти облегчение, когда после восьми дней путешествия поднимаю взгляд и вижу, что мы в портовом Гар-Меланисе, где пересядем на корабль до Хемайры. Когда мы туда прибываем, то обнаруживаем, что весь город погружен во тьму. Ветхие, покрытые сажей постройки темнеют тесными рядами, освещенные изнутри тусклыми масляными лампами. Наш корабль «Соляная свистулька» поскрипывает у причала, старое, приземистое судно с посеревшими парусами и облупившейся синей краской на бортах. По скользкой от снега палубе снуют жилистые матросы, размещая путников, перетаскивая багаж и припасы. Семьи жмутся друг к другу, спасаясь от холода, матери в простых дорожных масках, отцы с миниатюрными экземплярами Безграничных Мудростей на поясах, чтобы в путешествии сопутствовала удача.

Как только мы поднимаемся на борт, я нахожу тихий уголок и смотрю на ночное небо. По нему пробегают яркие зеленые и фиолетовые огни – северное сияние, возвещающее о возвращении колесницы Ойомо в южный дом. Это знак: после стольких недель заточения Ойомо наконец ответил на мои молитвы. Я на пути в Хемайру, к новой жизни солдата императорской армии – жизни, что принесет мне отпущение грехов.

Спасибо тебе, спасибо… кружит у меня в голове молитва благодарности.

– Наслаждаешься видом?

С Бриттой и эквусами ко мне приближается Белорукая. Все тот же взгляд, насмешливая ухмылка, что постоянно видна в тени ее полумаски. От этого волосы у меня на руках встают дыбом. И просачивается темная мысль, тревога, которую я изо всех сил стараюсь подавить. Что, если Белорукая лжет? Что, если все это уловка, коварный заговор с целью согнать весь наш род в одно и то же место? Я бы не удивилась. Мы с Бриттой провели в ее обществе больше недели, а она до сих пор не сказала нам свое настоящее имя. Теперь мы открыто зовем ее Белорукой, поскольку она не возражала.

Я в жизни не встречала никого столь скрытного, даже среди жрецов.

Стираю эмоции с лица и поворачиваюсь к Белорукой.

– Он прекрасен, – отвечаю ей.