Золотая бабушка (СИ)

Я поговорил с твоими друзьями. Можно их назвать так? Это замечательные молодые люди. И почему-то все похожи на тебя в чём-то. Кто в экспрессивности, кто в ехидстве, кто в твёрдости духа. Правда, я немного завидую, что они смогли за несколько недель узнать тебя лучше, чем я. Наверное, дело в их открытости. Для меня это хороший урок. Я тоже постараюсь научиться раскрываться перед другими.

Твои друзья рассказали мне, что происходило после того, как ты уехала из дома, и показали мне твои картины. Они такие красивые! У тебя настоящий талант. Ты никогда не рассказывала мне, что умеешь рисовать, что училась в Репина, но была вынуждена всё бросить из-за болезни бабушки. Если бы я только знал, то обязательно подарил бы тебе краски.

Я помог Павлу Юрьевичу приладить холст к твоей кровати, чтобы когда ты проснулась, то смогла сразу заняться любимым делом. Странно это писать, ведь я, скажу честно, всегда думал, что ты точная воспитательная машина. А оказывается, у тебя есть чувства и любимое дело, которым ты горишь.

Кстати, о чувствах. Павел Юрьевич тоже оказался крайне приятным человеком. Это он придумал набрать много разных букетов, чтобы ты их все нарисовала. Сказал, что это поможет тебе больше любых лекарств. Он хороший человек, мам. И, кажется, влюблён в тебя. Может, обратишь на него внимание? Не мне тебе говорить. Но… Вдвоём ведь веселее проживать годы.

А я очень хочу, чтобы тебе было хорошо. Ведь, оказывается, всё это время ты была несчастна и отдала всю себя благополучию семьи. Жаль, что я не узнал раньше. Я думал ты строгая, даже злая, может, и без души. Прости меня за эти слова. Но сейчас я так не думаю. Сейчас я вижу, что ты просто такой же человек, как я. Не просто мама, а живая женщина.

Может, останешься в Петербурге? Я не хочу тебя спроваживать, конечно. Мне кажется, здесь тебе веселее, чем в нашем скучном городе. И я не буду злиться и ругаться. Наоборот. Я поддержу тебя и буду постоянно, звонить, приезжать (вместе с сыном, конечно).

Я не могу тебе обещать, что после ни промолчу. Скорее всего, я сделаю вид, что письма не было. Да, мне ужасно писать эти слова. Но вот она правда. Я чувствую себя слишком неловко. Но это не отменяет всего сказанного мной. Я люблю тебя и рад, что ты тоже любишь меня.

Живи долго, мам. И будь счастлива».

Любовь Михална сама не заметила, как выбралась из постели и ходила туда-сюда, пока читала письмо. Удивительно, что ноги совсем не болели. Это было такое непривычное и прекрасное чувство лёгкости. Впрочем, сейчас даже такое поразительное открытие померкло и отодвинулось на второй план. По душе разливалось тепло от того, как чутко сын разговаривал с мамой, пусть и через чернила на бумаге. Как старался донести свои мысли и как хорошо всё получилось. Может, когда-нибудь они смогут научиться всегда говорить по душам? Это было бы здорово. Мать и сын делятся тем, что каждого беспокоит. Непривычно, но так хочется.

«Смотри, Сашка, сын-то наш поумнее меня будет. Он не пропадёт», — Любовь Михална смахнула вырвавшиеся слёзы. Чтобы успокоиться, она открыла окно и выглянула наружу. Приятный ветерок обдал её тёплым воздухом. Вроде и осень скоро, но чувствовалось, словно жизнь только начинается.

Что-то знакомое промелькнуло во дворе. Любовь Михална пригляделась: Кислый по-мальчишески сидел на низком заборе, покачиваясь из стороны в сторону. Его хитрые глаза светились, будто отражая солнечные лучики. Где ж он только солнце нашёл? Сейчас небо затянуло плотными облаками, а он зенками своим сверкает. Хитрит. Наверное, прячет солнце в рукаве.

Этот старик порой вёл себя хуже, чем ребёнок. Он был чрезмерно любопытен, местами самодоволен и совершенно не принимал отказа. И он нравился Любови Михалне. Ей нравился его дурацкий красный шарф, который он носил даже в хорошую погоду. Ей нравились спутанные волосы с сединой. Нравилось, как он наклонял голову и прищуривал глаза, когда собирался сотворить шалость. Может, им действительно вдвоём было бы лучше? Может, наконец для них настало время побыть ещё чуть-чуть вдвоём и стать не только первой, но и последней любовью друг друга?

— Любовь Михална! Как я рад! — Толик вошёл в палату, заставив женщину резко обернуться. Но когда она признала парня, то подошла к нему вплотную и схватила за плечи.

— О! Толик-анаболик! Дай мне что-нибудь накинуть на себя! — взмолила она.

— Не понял… — он недоумённо развела руками. — Кстати, «Толик-анаболик» старо и не смешно.

— Ну, прости-прости. Помоги мне. Я хочу спуститься на улицу. Дай мне накинуть одежду! Что угодно!

Толик глянул в окно и, заметив скульптора, улыбнулся.

— Да без проблем, — парень стянул кроссовки, а также отдал Любови Михалне свой длинный кардиган. Женщина кое-как натянула обувь, но завязать не получалось. Руки ещё были слабы. Толик помог с шнуровкой и повернулся к Любови Михалне спиной, — запрыгивайте, — спокойно сказал он.

— Чего?

— Ну, давайте же! Кажется, вы торопились на улицу. Я быстрее довезу. Пока вы доковыляете, он уйдёт!