Золотая бабушка (СИ)

— Не знаю, — Сашка задумчиво взглянул в небо. — Мы особо-то никуда не уез-ш-ш-ш-али.

— Ты не любил дорогу. Забыл?

— Так то-ш-ш-ш-но.

Любовь Михална усмехнулась. Больше всего её забавляло слово «точно» в произношении мужа. Ведь никогда не угадаешь ему «точно» или всё-таки «тошно». Сашка осторожно подошёл к жене и обнял её за плечи.

— Вот мы наконец с тобой и свиделись, — нежно произнесла она.

— Ну-тык, — он выпустил клуб дыма.

— А тут разрешается курить?

— Чё нет-то. Тут всё для людей, иначе какой смысл в раю? Вот курю, пока ты не придёшь. А то нашнё-ш-ш-шь брюзш-ш-ш-ать. Тогда и брошу. Выбора мне не оставишь.

— Я уже пришла, Саш.

Мужчина загадочно улыбнулся и поцеловал жену в щёку.

— Это еш-ш-шо не небо.

— Как это? — искренне удивилась Любовь Михална.

— Ну-тык. Ты пока на земле.

— Не может быть, — женщина тяжело вздохнула. — Сколько же мне ещё на земле томиться. А?

— Не торопись ты умирать.

— Что мне делать там, Саш? Что?

— Знамо ш-ш-што, — Сашка рассмеялся. — Покрутишь шашни малёк.

— Так и знала. Всё ты видел, да? На мне нет греха. Всё по-честному. Ничего между мной и этим не было, — Любовь Михална вырвалась из объятий и обидчиво фыркнула.

— Ну, Люб… Ну, я ш не со зла. И не ругаюсь я. Наоборот. Просто подтруниваю.

— Может, и стоило бы поругаться, — женщина одёрнула подол юбки. — Я считай тебя почти предала. С другим чуть не закрутила. Позорище.

— Люб, — усмехнулся Сашка. — Дурость какую сказала. Ты тут, я там. Мне дела нет. Лишь бы ты про-ш-ш-ш-ила счастливую жизнь. Ты со мной была всегда честна. Нет обид. Только радость помню. Но на небе, так и знай, я тебя никому не отдам. На небе я с этим буду драться за тебя. Тогда уш и будешь што решать. А сейчас не надо. Люб, не надо. Улыбайся только.

— Какое небо, — Любовь Михална приложила руку мужа к своей щеке и потёрлась о неё, словно кошка. — Какое небо, если я попаду в ад.

— Но я-то в раю, — подмигнул Сашка. — Как Ваня?

Женщина не стала скрывать от мужа правду:

— Ему тебя не хватает. Не могу я с ним сладить Я, как всегда, всё испортила. Он сильно настрадался, когда ты… Того…

— Не дай сыну пропасть. Это одно, што прошу, — Сашка поднялся, отряхнулся и достал ещё одну сигарету, потому что прошлую уже успел скурить.

— Куда ты? — спросила Любовь Михална.

— Пора, Люб.

— Так быстро? Мы ведь толком и не поговорили.

— Наговоримся, когда помрёш-ш-шь. А пока не скучай. Веселись. — Сашка тяжело зашагал вверх по крыше, оставляя за собой белый след дыма. Любовь Михална хотела броситься к нему, чтобы остановить, но неожиданно провалилась в темноту.

***

Под веками стучало сердце. Казалось, что оно сейчас вырвется оттуда, если немедленно не разлепить глаза. Тяжело, словно поднимая штангу, Любови Михалне удалось раскрыть их. Свет ударил, но несильно. Оказалось, что настоящий Питер был немного мрачнее того, что остался во сне. Воздух уже не так свеж. И вообще реальность внешне была заметно хуже, но почему-то намного приятнее. Хоть и не было внутри гармонии, зато была любимая тягучая тоска. Ах, любимый город с его вечно хмурым настроением.

Любовь Михална слегка приподнялась на локтях и огляделась. В палате никого не было, но всё помещение оказалось обставлено цветами. Причём, это были самые разные букеты: от роскошных роз на юбилей до наивной охапки полевых цветов. Женщина поднялась бы повыше, но вовремя заметила, что рядом был прилажен планшет с полотном, который с помощью ручки перемещался над кроватью. Видимо, это сделали специально для неё. Чтобы Любовь Михална просто пододвинула к себе холст и рисовала. Можно даже не подниматься с постели, не присаживаться — мазюкай себе, не отрывая головы от подушки. Так, кажется, делали для Фриды Кало, вспомнила Любовь Михална. На тумбочке рядом лежал карандаш. Женщина не удержалась и потрогала его: мягкий, это хорошо, как раз для наброска под масло. И наточен добротно. Кто-то постарался.

Пытаясь нащупать ещё и краски, Любовь Михална наткнулась на конверт: самый обычный листок А4, сложенный вдвое. Развернув бумагу, женщина быстро узнала подчерк Ивана. Он оставил ей письмо. Волнение спёрло дыхание, поэтому прежде чем прочитать оставленные сыном строки, она отдышалась. Боялась увидеть что-то плохое, но любопытство всё равно сильнее страха.

«Мама,

Врачи сказали, что ты очнёшься совсем скоро. Я так этому рад! Не знаю, смогу ли быть рядом с тобой, когда ты откроешь глаза. Хотя даже если смогу, то не найду смелости сказать тебе прямо о своих чувствах. Мы не были очень близки, но хотелось бы это исправить. Я был огорчён, когда ты уехала, оставив короткое письмо, где толком ничего не объяснила. Но после нашего разговора перед операцией, я всё понял. Ведь я сам отец. Наверное, тоже не смог бы объяснить сыну.