Золотая чашка

Желание Тимоши исполнилось. Он ехал верхом на Сером, сидя впереди отца; он сам держал поводья и правил лошадью. Григорий одной рукой придерживал его за пояс, Тимоша мызгал (подстегивал), дергал поводьями, махал рукой на Серого. Но Серый устал, не обращал на него ни малейшего внимания и, не ускоряя шага, спокойно помахивал хвостом в ответ на все его понуканья.

В ту ночь спокойно спали в хате лесника.

Поутру, как водится, Григорий встал всех раньше и поглядел на сынишку. Тимоша легко и ровно дышал во сне; румянец, как прежде, проступал у него на щеках. Здоровье и силы возвращались в молодое тело.

Тимоша раскидался, и его голая ножонка свесилась с лавки. Отец потихоньку поправил его и заботливо, осторожно прикрыл своим армяком, хотя в избе и без того было тепло. Вот она — «золотая-то чашка»! Вот кого надо беречь!

Прошло лето красное, прошла осень с ее грязью и ненастьем, встала белая зима и пушистым снегом запорошила землю.

«Золотая чашка», натворившая столько бед, мало-помалу забылась — и снова спокойно и мирно пошла жизнь в хате лесника.

По-прежнему зимними вечерами, сидя за пряслицей (приспособление для ручной, веретенной пряжи), Харитина стала сказывать сказки Тимоше. И в каждой сказке, как водится, рано ли, поздно ли речь заходила о дремучем лесе, о мальчике, брошенном братьями в лесу, или о девочке, завезенной на дровнях в лес отцом по наущенью злой мачехи. Тимоша слушал, затая дыхание, вспоминал свои странствования по лесу, свои ночевки на деревьях и в дупле старого дуба — и в те минуты крепче прижимался к матери.

А Харитина, с видом настоящей сказочницы, хладнокровно взирающей на правых и виноватых, тихо, невозмутимо вела свой рассказ.

…За окном ветер шумит. А в хате уютно, тепло. На столе ночник горит красным пламенем. Тихо жужжит веретено, нитка прядется, сказка тянется…