Золотая голова

— В том, что касается твоего… хорошо, нашего происхождения, может, и верю. Это не имеет значения.

Я с удовольствием отметила тень недоумения в его взгляде.

— Но что касается похвального стремления к продолжению рода — тут ты ошибся. Возможно, тебе еще удастся это сделать. Ты ведь нашел следы не всех изгнанников. Остался еще четвертый мужчина. Не исключено, что у него есть потомки. А то, что ты их не обнаружил, означает, к примеру, что они перебрались в Дальние Колонии. Я скажу тебе, через кого можно устроить их поиски…

Между прочим, я не лгала. У Соркеса в Дальних Колониях вряд ли будет много клиентов, и он с родственниками вполне мог бы заняться этим поручением. Он, правда, не сказал мне, куда именно они уезжают, однако его нетрудно будет найти через тамошнее отделение кортеровского банка. Но Тальви не дослушал.

— Ты еще скажи, что сама готова незамедлительно отправиться на поиски… Я не из тех простаков, что ты привыкла морочить. В чем, изволь доказать, моя ошибка?

Я посмотрела на свою пустую ладонь. Вытерла ее о парапет. На мраморе остался след, быстро подсыхающий на солнце.

— Я не смогу родить тебе ребенка, даже если захочу. Он ничего не сказал, и я продолжила:

— Думаешь, я до встречи с тобой жила монахиней? Вряд ли тебя надо в этом разуверять. Но я ни разу не забеременела. Хотя никаких мер против этого не предпринимала. Я бесплодна.

— Тебя убедили в этом лекари или знахарки?

— Нет. Зачем мне лекари, во всем я совершенно здорова. Кроме одного.

И снова Тальви повел себя не так, как я ждала. Любой мужчина заявил бы: «Ты врешь. Ты выдумала это, пока бродила по лесу». Но Тальви и глазом не повел.

— Ты плохо слушала, что я говорил тебе утром. Мы взрослеем позже обычных людей. Позже вступаем в возраст зрелости. Неужели до тебя еще не дошло? Ты считаешь себя зрелой женщиной, но по меркам изгнанников ты лишь недавно вышла из отроческого возраста. А не будь ты полукровкой — еще бы и не вышла. Раньше ты была просто не способна зачать. И все.

И я сказала ему то, что он не сказал мне. Не сдержалась. Прошипела:

— Врешь!

Он усмехнулся — теперь он мог позволить себе смеяться.

— Это легко проверить. Правда, потребуется некоторое время. Но у тебя есть возможность доказать, что я ошибся. А если ты откажешься, значит, знаешь, что я прав, и боишься.

— Боюсь? Тебя?

— Себя. И собственного долга.

— Долга. Раньше я убивала, мошенничала, лгала ради выгоды. Теперь это приходится делать из долга. И сверх того еще спать с тобой и рожать от тебя

— тоже из долга. Несчастный ты человек — человек, не возражай. Ты даже не понимаешь, что это делается не ради долга, а совсем по другим причинам. Иначе жизнь была бы вовсе невыносима. Ты, наверное, думаешь, что поймал меня в ловушку. Вряд ли ты станешь угрожать вернуть меня в тюрьму или что-нибудь в этом духе. Это для тебя слишком мелко. И потому мне придется остаться с тобой. Добровольно. Что ж, я останусь. Но учти, я многому научена. Если раньше я не пыталась вытравить плод, это не значит, что я не сумею сделать этого впредь!

— Пустые слова. Ты никогда не сможешь причинить вреда ребенку, даже чужому, тем более — своему.

— С чего ты так уверен? Все говорят, что у меня нет сердца.

— Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Потому что помню то, что ты забываешь. Как ты, например, рассказывала сказки той грязной девчонке в «Белом олене», каким голосом ты с ней разговаривала…

Я соскочила с парапета и отвернулась. У меня не было сил смотреть на Тальви.

— Вот так. Ты не бросишься с террасы вниз головой и меня не попытаешься прирезать. Иначе бы я действительно ошибся. Но ты предпочтешь все обдумать и придешь к правильному выводу. А теперь ступай к себе. Я сказал далеко не все, что знаю, а знаю я далеко не все, что бы хотел. Но и с тем, что ты услышала, поначалу нелегко справиться.

Он был прав, даже если лгал во всем остальном. Мне понадобятся время и силы, чтобы совладать с тем, что я узнала. Не верю, что я когда-нибудь сумела бы с этим свыкнуться. Сейчас мне хотелось одного — уйти.

Тальви сильнее меня, он во всем сильнее меня, он всегда выигрывает… но если я все обдумаю и найду выход, возможно, я сумею победить его…

Но в сознании моем царил полный разброд, и голова могла бы с полным основанием заслужить звание не золотой, а чугунной. Впервые я пожалела о том, что не умею напиваться. Может быть, я сумею уснуть и хотя бы во сне забуду все, что случилось за день… и за ночь… А еще лучше — все, начиная с того мгновения, когда мне не отрубили голову.

И лишь когда я уже добрела до комнаты, на дне темного колодца, в который обратилась моя способность мыслить, юркой рыбкой плеснул вопрос: откуда Тальви знает, что я рассказывала сказки дочке служанки? Какие такие таинственные способности ему об этом поведали? Или он просто подслушивал за дверью?

Плеснул и исчез.

— Когда языческий мир умирал, ревнители истины крушили статуи обольстительных Венер и Диан, как богомерзких идолов. А сейчас потомки этих ревнителей готовы выложить за уцелевших идолов любые деньги. Либо создают новые. Стоит ли отдавать дань этой непоследовательности?