Золотая империя

С самого детства Ализейд аль-Кахтани обладал необычной способностью молниеносно пробуждаться.

Эта черта, как правило, выбивала окружающих из колеи: гаремные няньки ходили на цыпочках, как вдруг маленький принц, только что мирно посапывавший, бодро подавал голос, желая им доброго утра… А его сестра Зейнаб, когда Али резко распахивал глаза, со слезами бросалась к матери, голося, как дворцовый каркаданн. Зато чуткий сон Али несказанно радовал Ваджеда, который с гордостью заявлял, что его протеже, как и подобает воину, даже во время сна несет службу. И действительно, Али не раз убеждался на собственной шкуре в ценности этого дара, спасавшего ему жизнь, когда во время изгнания Али в Ам-Гезиру к нему по ночам пробирались ассасины.

Сейчас этот дар не приносил ему радости. Потому что, когда Али наконец открыл глаза, ему не было отпущено ни мгновения на то, чтобы не вспоминать о смерти брата.

Он лежал на спине, глядя на низкий незнакомый потолок. Видимо, в комнате было окно, потому что теплый воздух рассекали несколько солнечных лучей, в которых кружились и искрились, прежде чем скрыться из виду, пылинки. Свежий аромат пахучих трав, мерный ритмичный стук, цокот копыт и шелест отдаленных разговоров… все указывало на то, что Али находился далеко не на запустевшем берегу Нила. Он продрог, под тонким одеялом его трясло от липкого озноба, который напоминал лихорадку, и все тело ныло от слабости, которая должна была его обеспокоить.

Ему было все равно. Гораздо больше печалил тот факт, что Али вообще проснулся.

Все закончилось быстро, ахи? Или длилось так долго, как все говорят? Было больно? Нашел ли тебя Афшин, причинив еще больше боли? Али знал, что не должен задавать такие вопросы. Знал, что, согласно вере, которую он исповедовал всю свою жизнь, его брат уже обрел покой, попав в рай мучеником.

Но богоугодные слова, которые он сказал бы любому, оказавшемуся на его месте, ощущались пеплом на языке. Мунтадир не должен был попадать в рай. Он должен был улыбаться, жить и вытворять что-нибудь скандальное. А не задыхаться и падать Али на грудь, приняв на себя удар зульфикара, предназначенный младшему брату. Не касаться лица Али окровавленными пальцами и уговаривать того бежать, плохо скрывая собственные страх и боль.

Все хорошо, Зейди. Все хорошо. Столько месяцев они враждовали из-за ерунды, столько дней и недель, которых уже не вернуть обратно. Неужели нельзя было сесть и просто обсудить все свои политические взгляды, все обиды? Дал ли Али хоть раз своему брату знать, как любит его и восхищается им и как отчаянно хотел бы наладить их отношения?

Теперь он никогда не сможет этого сделать. Никогда больше он не заговорит ни с кем из своих братьев. Ни с Мунтадиром, которого в последние минуты перед смертью, скорее всего, пытал Афшин, если только яд зульфикара не прикончил его раньше. Ни с офицерами, с которыми вместе воспитывался в Королевской гвардии, чьи тела упокоились в озере Дэвабада. Ни с Любайдом, его первым ам-гезирским другом, спасшим ему жизнь, который покинул свой мирный дом только для того, чтобы пасть от руки ифрита. Отблагодарил ли его Али хоть раз должным образом? Усадил перед собой, пресекая его бесконечные шутки, чтобы сказать, как много для него значит их дружба?

Али сделал глубокий, рваный вдох, но глаза его оставались сухими. Он сомневался, что сможет заплакать. Он не хотел плакать.

Он хотел кричать.

Кричать и кричать, пока не спадет эта страшная давящая тяжесть в груди. Теперь он понимал, почему горе заставляет людей рвать на себе волосы, царапать кожу и рыть землю ногтями. Но больше, чем кричать, Али хотелось исчезнуть. Это было эгоистично, это противоречило его вере, но, если бы у него под рукой оказался клинок, вряд ли он смог бы удержаться от того, чтобы не вырезать боль из своего сердца.

Возьми себя в руки. Ты – Гезири, ты веруешь во Всевышнего.

Вставай.

Превозмогая лихорадочную дрожь, Али с трудом принял сидячее положение и еле сдержал болезненный стон, когда каждый мускул его тела протестующее заныл. Перед глазами поплыли черные точки, и он вцепился в колени, а затем ощупал все тело, потрясенный собственной немощностью. Порванная дишдаша пропала, сменившись мягкой хлопчатобумажной шалью вокруг его плеч, и набедренником, завязанным у него на поясе с какой-то торопливой небрежностью. Он потер глаза, восстанавливая зрение.

Первое, что он увидел, – Нари лежала рядом с ним на полу и она была без сознания.

Вне себя от волнения, Али метнулся к ней. Но слишком поторопился и, чуть не потеряв сознание, рухнул на локти рядом с ее головой. Теперь, с близкого расстояния, он четко видел, как вздымается и опускается в дыхании ее грудь. Нари что-то пробормотала во сне и свернулась калачиком, коленом задев его руку.