Золотая коллекция классического детектива

Г-н Дабюрон онемел: он не выговорил бы ни слова, даже если бы речь шла о его жизни. Сердце его тисками сжало предчувствие огромного горя. А уж что стало с ним, когда Клер разразилась слезами!

– Как я несчастна! Как несчастна! – повторяла она, закрыв лицо руками.

– Вы несчастны? – вскричал следователь. – Из-за меня? Клер, это жестоко! Заклинаю вас, объясните, чем я провинился? В чем дело? Все, что угодно, только не эта неизвестность, которая меня убивает!

Он упал перед ней на колени и вновь хотел завладеть ее рукой. Она мягким движением отстранила его.

– Дайте мне поплакать, – отвечала она, – мне так больно. Знаю, вы возненавидите меня. Быть может, даже станете презирать, а между тем клянусь вам, я не знала того, что вы мне сейчас сказали, даже не подозревала об этом.

Г-н Дабюрон так и застыл на коленях в ожидании удара, который его добьет.

– Да, – продолжала Клер, – вы заподозрите меня в постыдном кокетстве. Теперь я все понимаю. Если бы вы не любили меня, разве вы могли бы относиться ко мне с такой преданностью – да и кто бы мог на вашем месте? Увы, я не слишком-то опытна, я радовалась, что мне посчастливилось иметь такого друга, как вы. Ведь я одна на свете, я – как путешественник, заблудившийся в пустыне. Я доверилась вам бездумно и неосторожно, словно заботливому, снисходительному отцу.

Последнее слово приоткрыло несчастному следователю всю бездну его заблуждения. Словно чугунный молот, раздробило оно на тысячи кусков хрупкое строение его надежды. Он медленно поднялся и голосом, в котором сквозил невольный упрек, повторил:

– Словно отцу…

Мадемуазель д’Арланж поняла, как опечалила, как ранила она человека, любившего ее больше, чем она могла себе вообразить.

– Да, – вновь заговорила она, – да, я любила вас как отца, как брата, как всех родных, которых у меня больше нет. Когда я видела, что вы, такой суровый, такой важный, становитесь при мне мягким и ласковым, я благодарила Бога, что он послал мне защитника, заменившего моих усопших родных.

У г-на Дабюрона вырвалось рыдание, сердце его было разбито.

– Одно слово, – продолжала Клер, – одно ваше слово рассеяло бы все недоразумения. Зачем вы его не произнесли! Мне было так сладко чувствовать вашу опеку, словно ребенку – заботу матери. С тайной радостью я говорила себе: «Я знаю, что есть человек, который мне предан, которому я могу излить душу». Ах, почему я не доверялась вам еще больше? Зачем хранила от вас свой секрет? Тогда мы были бы избавлены от этого тягостного объяснения. Я должна была вам признаться, что я более не принадлежу себе, что по доброй воле и с радостью отдала свое сердце другому.

Внезапно упасть наземь с небес! Страдания следователя были неописуемы.

– Да, лучше бы вы сказали мне, Клер, – отвечал он, – а может быть, нет. Благодаря вашему молчанию я полгода питал сладостные иллюзии, полгода предавался волшебным мечтам. Вероятно, это и было счастье, отпущенное мне на земле.

Еще не совсем стемнело, и он ясно видел мадемуазель д’Арланж. Ее прекрасное лицо было бледно и неподвижно, как мрамор. Крупные слезы беззвучно струились по ее щекам. Г-ну Дабюрону казалось, что он видит плачущую статую.

– Вы любите другого, – заговорил он наконец, прервав молчание, – другого! И ваша бабушка не знает об этом. Клер, человек, которого вы избрали, не может быть недостоин вас. Почему же маркиза его не принимает?

– Тому есть препятствия, – прошептала Клер, – и боюсь, эти препятствия останутся навсегда. Но я из тех, кто любит лишь единожды в жизни. Такие, как я, выходят замуж за того, кого любят, а если нет… Тогда монастырь.

– Препятствия… – глухим голосом проговорил г-н Дабюрон. – Есть человек, которого вы любите, он знает об этом, и ему мешают какие-то препятствия?

– Я бедна, – откликнулась мадемуазель д’Арланж, – а его семья страшно богата. Отец его – человек черствый и неумолимый.

– Отец! – воскликнул следователь с горечью, которой и не думал скрывать. – Отец! Семья! И это для него преграды! Вы бедны, он богат – и это его останавливает! И он знает, что любим вами!.. Ах, если бы я был на его месте! Я восстал бы против целого света! Разве жертвы, приносимые любви, как я ее понимаю, могут быть слишком велики? Впрочем, это и не жертвы вовсе. Чем огромнее жертва, тем огромнее радость от нее. Страдать, бороться и все-таки надеяться, надеяться, несмотря ни на что, самозабвенно отдать всего себя – вот что значит любить.

– Так люблю я, – просто сказала мадемуазель д’Арланж.

Этот ответ добил юриста. Он понимал ее. Все кончено, ему не оставалось ни малейшей надежды. Но он испытывал мучительную потребность продлить свои терзания, испить всю горечь до конца, чтобы еще больше убедиться в собственном несчастье.

– Скажите, – настойчиво спросил он, – откуда вы его знаете? Где и когда могли с ним говорить? Ведь маркиза никого не принимает.