Лицо мадемуазель д’Арланж покрылось смертельной бледностью, на нем читался непреодолимый ужас. Следователю показалось, что ее благородная и чистая вера наконец поколеблена.
– Для этого он должен был сойти с ума! – прошептала она.
– Возможно, – согласился следователь, – хотя обстоятельства преступления свидетельствуют о весьма тщательном предумышлении. Право, мадемуазель, не будьте слишком доверчивы. Молитесь и ждите исхода этого ужасного дела. Прислушайтесь к моим советам, это советы друга. Когда-то вы питали ко мне доверие, какое дочь питает к отцу, вы сами так говорили, поверьте же мне и теперь. Храните молчание и ждите. Скройте от всех ваше вполне понятное горе – как бы не пришлось вам после раскаиваться в том, что вы дали ему волю. Вы молоды, неопытны, у вас нет ни руководителя, ни матери… Увы, предмет вашей первой привязанности оказался недостоин вас.
– Нет, сударь, нет, – пролепетала Клер. – Ах! – воскликнула она. – Вы говорите то же, что свет, осторожный, эгоистичный свет, который я презираю, который мне ненавистен.
– Бедное дитя! – продолжал г-н Дабюрон, безжалостный даже в сочувствии. – Это ваше первое разочарование. Оно ужасно, немногие женщины смогли бы примириться с ним. Но вы молоды, вы мужественны, это несчастье не разобьет вашу жизнь. Когда-нибудь вам будет страшно даже вспоминать о нем. По опыту знаю, время врачует любые раны.
Клер пыталась внимательно слушать, что говорит ей следователь, но слова его достигали ее слуха лишь как смутный шум, а смысл их от нее ускользал.
– Я не понимаю вас, сударь, – перебила она. – Что же вы мне советуете?
– Могу подать вам, мадемуазель, единственный совет, диктуемый здравым смыслом и моей к вам привязанностью. Я говорю с вами, как нежный и преданный брат. И прошу вас: будьте мужественны, Клер, примиритесь с величайшей жертвой, какую может потребовать от девушки голос чести. Оплачьте, да, оплачьте вашу униженную любовь, но откажитесь от нее. Молите Бога, чтобы он ниспослал вам забвение. Тот, кого вы любили, недостоин вас.
Следователь умолк в некотором испуге. Лицо мадемуазель д’Арланж приобрело землистый оттенок. Но душа ее была выносливей, чем плоть.
– Вы сами только что сказали, – прошептала она, – что он мог совершить это злодейство только в минуту заблуждения, поддавшись вспышке безумия.
– Да, это вполне вероятно.
– В таком случае, сударь, если он не ведал, что творит, значит, он не виноват.
Следователь забыл, как когда-то утром, лежа в постели, поправляясь после болезни, бился над неким мучительным вопросом.
– Ни правосудие, ни общество, – отвечал он, – не в состоянии определить это, мадемуазель. Один Бог на небе, читающий в глубине наших сердец, может судить об этом, может решать вопросы, превосходящие человеческое разумение. Для нас господин де Коммарен преступник. Возможно, в силу некоторых обстоятельств приговор будет смягчен, но преступление есть преступление. Возможно даже, убийцу оправдают, чего я желал бы от всей души, хотя надеяться на это нельзя – его вины это не смягчит. На нем навсегда останется клеймо, несмываемое пятно невинно пролитой крови. А потому смиритесь.
Мадемуазель д’Арланж остановила следователя взглядом, в котором сверкало возмущение.
– Значит, вы советуете мне покинуть его в беде! – воскликнула она. – Все отшатнутся от него, и вы благоразумно советуете мне поступить, как все! Говорят, друг может отступиться от друга, попавшего в беду, но женщина на такое не способна. Оглянитесь вокруг: как бы ни был унижен, несчастен, сломлен мужчина, рядом с ним вы всегда увидите женщину, которая поддерживает его и утешает. Когда последний из друзей сочтет за благо исчезнуть, когда отвернется последний из родственников, останется женщина.
Следователь испугался, что зашел, быть может, слишком далеко: его встревожило возбуждение Клер. Он попытался ее перебить, но безуспешно.