Золотая корифена

— Отдать трал!.. — рокочет с крыла мостика усиленный радиодинамиком голос вахтенного штурмана. Тралмейстер отходит к лебедке, матросы разбирают снасть, сбрасывают за борт. Положив в ведро несколько рыбин: плоского красавца солнечника, раздувшегося колючим шариком фахака и ярко-красного юнкера, — я отхожу от ящика. По палубе ползут толстые маслянистые тросы-ваера, на них буксируется трал. Надо быть подальше от этих тросов. Случается, они лопаются, А это очень страшно, когда натянутый струной толстый стальной трос лопается и со свистом мечется но палубе.

Но вот трал за бортом. И так каждый день, траление за тралением. С утра и до позднего вечера на раскаленной палубе. А иногда и ночью тралим: наш трудовой день не нормирован, И поэтому матросы очень бережно относятся к каждой свободной минуте. Вот как сейчас: отдали трал и разбежались кто-куда. На ботдек, под шлюпки. Там можно растянуться в черной, густой тени и отдохнуть минут сорок-пятьдесят. Чуть вздремнуть, прикрыть уставшие, слезящиеся от солнечных искр глаза. Пока не рыкнет судовая трансляция, собирая всех к выборке трала.

А я иду в лабораторию. Она в полубаке: железный ящик, „духовка“, как мы ее называем. Несколько столов и полок с инструментами. Да, тут тесновато. Жарко и душно. И еще здесь очень качает: чуть поднимается небольшое волнение, как мы начинаем то взлетать вверх, то обрушиваться вниз. Неприятная штука. Но что поделаешь, судно наше небольшое, везде тесно, И в лаборатории тоже.

Венька потеет над бинокуляром: рассматривает рыбью икру, определяет степень ее зрелости. Прохоров у капитана, а Стась Корин устроился на небольшом диване, втиснутом между рабочим столом и переборкой. И конечно, как всегда жует. Ест что-то такое уложенное горкой на кусок хлеба с маслом. Аппетит у него прекрасный — в любое время суток способен есть. Крупный он, высокий мужчина, Стась. И поэтому теми порциями, которых нам вполне хватает, насытиться не может. Вечно требует добавки. А в лаборатории нашей часто пахнет не химикалиями, а вареными раками, крабами, жареной рыбой. Это Корин подкрепляет свой организм дарами моря.

— Хочешь креветочку?.. — говорит он мне и протягивает усатого, с черными бусинками глаз рачка, — Только сегодня креветки сырые. Хотел сварить, но наш ученый муж что-то не в духе, отнял колбу и расшумелся. Мол, здесь не харчевня, лаборатория! Прямо на глазах портится Огнев, Ешь. Ну что морщишься? Представь, что ты не Колька Леднев, а Тур Хейердал. Или Бомбар…

— Дай соли… — Как и Стась, я очень уважаю Хейердала и Бомбара. Книжки их, зачитанные до дыр, мы возим с собой из рейса в рейс. И чего греха таить, мы завидуем им: отчаянные парни! Вот нам бы так! В лодке бы, по океану… Чтобы по-настоящему познакомиться с его обитателями, а потом высадиться на какой-нибудь необитаемый островок…

Креветка пахнет тиной и еще чем-то неприятным. Со скучающим видом — ведь и Бомбар, и Тур с его друзьями запросто питались сырой рыбой, планктоном — я жую упругое сладковатое мясо. Корин, перестав двигать челюстями, заглядывает мне в лицо. Сделав над собой небольшое усилие, я проглатываю бутерброд с креветкой, и Стась одобрительно кивает головой.

— Блеск, правда? Я уже и планктон пробовал. Есть можно…

Я торопливо выхожу из лаборатории и с минуту, стиснув челюсти, стою, свесившись с планшира, над водой: креветка решительно рвется из желудка в родную стихию. Внутри так противно, что даже бальзовый плот Хейердала как-то меркнет, стушевывается… Фу, даже пот прошиб. А если еще пить сок, выдавленный из рыб?..

— Выбирать трал!..

Солнце в самом зените. Жжет. Кожа с шей, плеч, спин сходила уже по нескольку раз. А солнце вновь и вновь поджаривает, высушивает кожу, и она прозрачными, легкими лоскутами сползает с рук, лица… Жара. От нее ломит в висках, влага на глазах испаряется, и кажется, что под веки насыпан песок. Пойти под душ? Струя туго хлещет рядом с лабораторией. Но это забортная вода. Она теплая и так насыщена солью, что кажется густой. Вода нисколько не освежает. Стоит выйти из-под душа, как на теле выпаривается соль. Она легким едким налетом лежит на лбу, бровях, у ноздрей, во всех складках кожи. Наши тени, такие большие и солидные утром, совсем исчезли. Спрятались под ногами. Затаились… Уф, душно! А ведь сейчас тут зима. Зима!.. Это слово звучит как глупая, неуместная шутка: ничего себе зима.

Трал опять пуст. Лишь несколько медуз запутались в нем и теперь тают, расплываются голубоватым киселем. Снова течения, эхолот в рубке рисует на движущейся ленте жирную, зубчатую полосу — это под нами спешат куда-то косяки сардины. А трал пуст: течения скрутили его в тяжелый бесформенный ком.

Промысловики торопят, требуют, ждут от нас рекомендаций, ждут, когда мы предложим им новые районы лова. Ждут. А мы никак не можем приладиться к течениям; рыба есть, а взять не можем.