Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

А вообще Man начал осваиваться в городе. Выбора у него не было — деньги кончились, и он больше не витал в «Космосе». Днем юноша рыскал по центру в поисках подходящей паперти, а ночи проводил в туннелях метро станции «Октябрьская», на которую смотрел как на свой home away from home.[243] Будущий Божий человек стал настоящим бомжем!

* * *

Прошел год. В Москве вновь наступила зима. Стужа в столице стояла суперстрашная, но Матт бодро топал по заснеженной Белобетонной в своих вьетнамках, иногда выкрикивая: «Anyone for tennis?»[244] Хотя замену конфискованным веригам он так и не нашел, на голове у него теперь красовался прекрасный алюминиевый чайник. Юноша утащил его летом из буфета храма Христа Спасителя в момент, когда тот самый злой охранник проверял документы у группы иногородних паломников. Матт носил чайник, как раньше бейсбольную кепку, задом наперед. Металлический колпак был наглядным свидетельством того, что он крепко вошел в роль.

Парень пытался быть преследуемым. При виде милицейских патрулей он высовывал длинный язык и делал им неприличные жесты, но стражи порядка почему-то никогда его не останавливали, предпочитая шмонять прохожан посмуглее. Дети тоже не дразнили его обидными словами и не бросали в него камнями. Когда Матт подходил к стайке московских гаменов, они в лучшем случае от него убегали, а в худшем просили жвачку. В надежде, что подвергнется жестоким детским издевательствам, американец начал ошиваться около школ.

Изгой подкрался к дому и к стене
Прилип. Притих. И заглянул в окно,
Ошеломленный собственным пороком.

Но сколько штатник ни шкодил перед школьниками, результатов не было никаких! Матт был обескуражен таким к себе невниманием, ибо из произведений русских писателей знал, что малолетки всегда глумились над юродивыми с особенной, изощренной жестокостью. «Надо стараться быть еще неприкаяннее», — говорил себе он и безумствовал пуще прежнего. Но где бы он ни шлялся и ни кривлялся, Матт продолжал хранить верность прекрасной Анне, как некий полоумный паладин.

Где-то после новогодних праздников парень решил, что пора попробовать альтернативные варианты трудоустройства. Слоняясь по столице, он частенько проходил мимо знаменитого здания со знаменитой четверкой бронзовых коней на фронтоне и каждый раз вспоминал мои лекции о значении Большого театра в русской культуре.

В хмурое январское утро Матт уселся на полу в станции «Октябрьская» и вынул из-за пазухи кусочек плаката с Курниковой, оставленный им себе на память. На кусочке был виден овал одной из Аниных прелестей…. Парень погладил прелесть, вытащил из уха карандаш и начал водить им по оборотной стороне кусочка. Он писал прошение в Большой театр на своем теперь уже вполне адекватном русском.

Многоуважаемый господи директор!

Я очень люблю Ваш труп. Прошу принять меня в него. Я — американский юрод. В Мадисонский университет я майорирую в агрикультура, а потом русский язык и литература. Великий профессор Роланд Харингтон говорит: «Пошел отсюда на восток». Я пошел.

Я могу играть Иваныч в опера «Борис Годунов», если другой поет. Тоже я могу играть американец, если Вы показываете мюзикл. Моя другая квалификация: я имею язык, который очень длинный и как рука.

Я знаю, Ваш театр самый Большой в мире. Я хочу быть самый большой юрод в мире. Наверное, мы можем быть большой вместе!

С уважением,

Матт Уайтбаг, юрод

Ответа, к сожалению, не последовало — быть может, спекулировал Матт, потому что на письме отсутствовал адрес отправителя.

За январем, как часто бывает в Москве, последовал февраль, а парень все шатался по Белобетонной в прямом (он был безумно голоден) и переносном смысле.

Однажды юноша увидел стройного мужчину, мчащегося по мостовым и мостам Москвы. У Матта екнуло сердце: то был я.

Парень подумал, что в моей фигуре что-то величественное, можно сказать, царственное. Ему вдруг стало ясно, что скоро все будет о’кей и он сможет наконец вдоволь наюродствоваться.

Юноша устремился за мной, скрипя вьетнамками по снегу.

— Профессор Харингтон! Профессор Харингтон!

Я затормозил — парень поразился, какое ровное у меня дыхание, — и сказал:

— А, Матт Уайтбаг — американский юродивый. Я вижу, ты последовал моему совету и поехал туда, где алеет заря.

— I am wrong, but I am strong! — радостно процитировал Матт.

— Как всегда!

— Да, сэр.

— Не зови меня «сэр».