Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Увы, приставания Распутина под музыку полонеза оказались началом эпического сексуального преследования. Восемь месяцев точил гадкий гуру на гордую гофмаршальшу зуб и другие крайности. Восемь месяцев ждал удобного случая, чтобы облапить из-за угла какого-нибудь аристократического салона, невзирая на ухудшавшуюся международную обстановку, связанную с убийством эрцгерцога Фердинанда и последующим австрийским ультиматумом Сербии. Началась Первая мировая война, русская армия вынуждена была отступить из Восточной Пруссии и Царства Польского, но Распутин продолжал строить планы распутства.

Как-то бабушка вернулась из дворца видимо расстроенной. Дедушка был дома: в августе 1914 года он взял долговременный патриотический отпуск, с тем чтобы написать меморандум на высочайшее имя о том, как Россия может одержать победу над Германией и ее союзниками. К сожалению, рукопись пропала в процессе написания, видимо, похищенная немецкими шпионами, которыми кишел Петроград. А как бы она помогла битым царским генералам того времени!

Но я отклоняюсь. Итак, бабушка пришла с дневной дворцовой смены в злом расположении духа. Дедушка с тревогой посмотрел на нее: после пары лет брака он хорошо разбирался в физиономике супруги.

— Что с вами, mon petit chou?[296] Надеюсь, вы не больны? — спросил он с неподдельной заботой.

— Не беспокойтесь, я чувствую себя хорошо. Я лишь немного устала, вот и все, — уклончиво улыбнулась бабушка. Она попробовала сделать вид, что все супер-дупер, но ее выразительные черточки не могли скрыть глубокого душевного расстройства.

— Может быть, у вас был тяжелый день на работе? — допытывался дедушка. — Неприятности с дворецкими, дворниками, дворнягами или другим придворным людом?

— О нет, ch'eri,[297] — мутила воду бабушка, — просто сегодня мы с фрейлинами срочно должны были закончить один проект, и я чуть-чуть устала.

Но Отто был настырным мужем и продолжал допрашивать супругу и по-французски, и по-русски, пока хмурая Хакенка наконец не сдалась. Она сунула руку в дрожащее декольте и вытащила клочок бумаги, который стыдливо протянула гофмаршалу.

Не веря собственным глазам, Отто прочитал корявые строки, накаляканные какой-то секрецией:

Голубка, приходи ко мне завтре в шесть, селедки покушаем, в бане попаримся. Любовь будет твое утешенье, мое тоже.

Григорий

(Записка сохранилась в нашем семейном архиве. Я ее застеклил и повесил под портретом матушки у себя в гостиной).

Что было делать? В первом порыве гнева дед хотел вызвать Распутина на дуэль и исшпиговать его шпагой или изрешетить из револьвера. Однако Отто одумался: кодекс дворянской чести не позволял ему драться с вонючим, хотя и мистическим мужиком. Может быть, — размышлял гофмаршал, — подсторожить Гришку в публичном доме и выпороть его тяжелой помещичьей рукой? Но Распутин, этот святой черт, силен, как культурист, и вдобавок сверхгипнотизер, так что гофмаршалу грозило или избиение, или сон — или и то и другое.

Жаловаться государю было бессмысленно, хотя дедушка был с ним в прекрасных отношениях: Николай находился в Ставке в Могилеве, откуда руководил действиями русских войск против немцев и австрийцев, и ему сейчас было не до того. Кроме того, гофмаршал написал ему донос на Распутина сразу же после бала, но безрезультатно, и каждый раз, когда на аудиенции у государя поднимал вопрос о казни старикана, Николай морщился и менял тему разговора.

Тогда дед решился на другой шаг. Он держал ухо близко к тротуару и знал о подспудных интригах и недовольствах, которыми кишела столица империи зимой 1916 года. Только он услышал про антираспутинский комплот, как вошел в ряды заговорщиков и даже их возглавил.

— Доколе, о Гришка, ты будешь нас отвращать? — прямо в лицо спросил он бородатого гуру на встрече в низах.

Пьяный, как лорд, Распутин бессмысленно посмотрел на элегантную фигуру гофмаршала, накренился и грохнулся оземь, отжав ему ногу. Но старикан не на того упал!

— The old geezer’s blotto,[298] — презрительно проронил Отто.

Эти слова были обращены к Феликсу Юсупову, близкому (но не слишком) его другу, с которым он имел привычку разговаривать на языке Оскара Уайльда. Эстет Феликс понюхал гвоздику в петлице гофмаршала и тонко улыбнулся: Отто импонировал ему своим англицизмом и атлетизмом.

Так начался знаменитый заговор против Распутина.

На следующий день дедушка послал горничную в Елисеевский магазин купить пирожные, которые под покровом темноты передал Юсупову и Пуришкевичу. Те впрыснули в них цианистый калий и скормили их святому черту, потом его застрелили, потом его утопили. Трижды убитый, Распутин продолжал шевелиться среди айсбергов и торосов Невы (дело было в декабре). Только когда гуру заледенел извне и изнутри и стал похож на йети, отпустил страшный старикан конечности в воду.