Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Дело было так. Я зорко слежу за литературой родины моей матушки и на досуге-подруге листаю толстые журналы и худые романы. Однажды мой глаз споткнулся о стихотворение в прозе про залихватского казака, который душой болеет от засилья американской массовой культуры в своей станице. Когда холеный бизнесмен из Ставрополя открывает в колхозной читальне дискотеку, казаку становится невмочь. Он устраивает в дискотеке пулеметный погром, а затем собирает вокруг себя таких же, как он, удальцов, чтобы очистить Землю Войска Донского от западной скверны. Скандируя советские лозунги, антихиповая дружина совершает налет на Ставрополь, где расстреливает рок-музыкантов, крэк-коммерсантов и прочих агентов чужого влияния. Горы и горе разбитых гитар!

Стихотворение написал Веня Варикозов. Оно заставило меня улыбнуться, и как профессора, и как крипторусского. В утробе моей головы мгновенно вызрел план. Я вступил в действие. Поорал на начальника отделения, ощерился декану — и вскоре патриотический поэто-прозаик получил приглашение приехать в Мадисонский университет прочитать лекцию за неприличный гонорар. Веня предложил тему «Американские бациллы в теле русской культуры», я от имени вуза сказал «да» и обещал обеспечить патриоту-моноглоту синхронный перевод своими собственными устами.

На следующий день после приезда, еще не очумев на новом месте, Варикозов выступил перед университетской публикой. В ходе лекции он сообщил много странных сведений, заставляющих насторожиться, а в заключение завопил, причем по-английски: «Russia is the motherland of baseball!»[125]

Либеральные профессора и студенты его освистали, как соловьи-разбойники. Кое-кто даже предложил визитеру вернуться туда, откуда приперся.

Я тогда не сдержался от такой нелюбезности. Не вставая с места, многосерийным русским матом выразил восхищение от выступления неистового Вениамина.

— Сволочи, опомнитесь! Перед вами стоит славянофил с человеческим лицом! — гремел мой голос от одного края кампуса до другого.

Так я совершил гражданский подвиг: публично и лично защитил иностранного писателя перед всем честным университетом.

После лекции Веня пожал мне руку.

— Роланд Роландович, вы какой нации будете?

— «Нация — это группа людей, объединенных заблуждениями о своем прошлом и ненавистью к своим соседям», — процитировал я Ренана и добавил чуть ли не стихами, — зачем, мой друг, блуждать и ненавидеть?

Варикозов восторгся.

Я пригласил его поселиться у меня. Mi casa es mi casa.[126] Мы сожительствовали две недели. Конечно, не взял с него ни цента: недаром я от русской матери родился. По вечерам сидели на веранде, курили «Capri» и научно беседовали. Об истории трепались, друг другу проклятые вопросы задавали. Оказалось, я Варикозова с полуслова понимаю. Он начнет говорить, а я тут же перебиваю и завершаю его мысль. Сошлись оригинальными характерами!

Благодарный Веня начал заниматься со мной психоанализом по методу Василия Розанова. Каждую ночь мой новый друг выводил меня в сад на лунный свет. Вместо фрейдистской кушетки я ложился на скамейку, и русотерапевт допрашивал меня про маму, жену и любовниц. На эти вопросы я отвечал информативно, но сдержанно, подтверждая его диагноз, что на розановской шкале сексуальной прогрессии я — твердая девятка.

Так началась наша дружба, которая очень мужская. Теперь каждый раз, когда я в Москве, Веня Варикозов от меня ни на шаг. Но расскажу все по порядку: не хочу фабулу с сюжетом мешать, как модернист в мудреном романе.

* * *

Внимание, преамбула закончилась. Возвращаюсь в настоящее время — четвертый год путинской эры.

Итак, подкуплен последний архивист, прочитан последний документ, сделана последняя фотокопия. В тусклый октябрьский вечер хлопнул дверью пригородной хрущобы, в которой разместилось собрание литературных документов. Празднуя мой уход, бдительный милиционер, охраняющий рукописные сокровища, ласково сделал мне «на караул».

На следующее утро я был уже готов к заветному путешествию в прошлое моего семейства. 100 000 acres, here I come![127]

С портативной котомкой за спиной спустился в фойе бордель-гостиницы. Там, как всегда, сновали члены мафии и запоздалые дамы ночи. Разрезая плечом преступную толпу, вышел на Тверскую, где уже не одну минуту маятником качалась сутулая борода моего приятеля.

Варикозов составил для меня насыщенную программу. Первое: выступление на крестьянском митинге. Второе: концерт художественной самодеятельности детей и взрослых. Третье: деловой ужин с отцами деревни. Четвертое: молебен в церкви. Пятое: посещение усадьбы фон Хакенов (ныне краеведческий музей).

Если вчера моросил дождь, то сегодня погода подтянулась. Был один из тех ясных осенних дней, когда к Пушкину приходило вдохновение и он писал еще одно стихотворение на лицейскую годовщину ностальгическими пентаметрами. Городской воздух веял чем-то пряным. Мне хотелось вырваться из плена асфальта и бетона, чтобы разлечься на засыпающем теле матушки-природы. Кровь кипела, члены зудели!