Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Роланд Харингтон Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Матушке моей ненаглядной

Глава первая

Мой застольный монолог в доме Пеликановых в вечер после приезда в Москву, иногда перебиваемый неуместными репликами одного придиры

Ну, явился не запылился. Здравствуйте, господин Пеликанов! Нежный поклон госпоже Пеликановой! Привет всей честной компании! Вот, картуз купил. Называется «кепка». Сейчас на очереди треух: хочу быть аутентичным. Неправда ли, я шпарю по-русски будь здоров? Так великолепно болтаю, что в Москве меня многие не понимают. Я ведь говорю на классическом русском языке, который мертвый, как латынь.

Приехал сюда, ибо Фулбрайт расщедрился. Правительство США признало меня суперславистом, и теперь я купаюсь в долларах. Другими словами, получил грант имени сенатора-покойника. Десять месяцев буду в столице-голубице. Прямо не верится! Как кот ученый стану рыскать по архивам, искать неизвестные манускрипты, чтобы книжку про Федора Сологуба сочинить. Помните:

Порочный юноша, я жил один.

Лучшее молодежное стихотворение в родной поэзии. Мать мою, сколько правды в этой пятерке слов!

Всмотритесь в мое ухо: видите, как оно сверкает? Давеча заскочил в чикагский «Нейман Маркус», купил бриллиантовую серьгу и там же в туалете ввинтил ее в мочку, без наркоза. Причем в левую, согласно пословице: «Left is right, but right is wrong».[1] Пословица, правда, не политическая, а половая.

Я сейчас в ажиотаже, во мне высокое напряжение, я в культурном шоке: вчера еще в кровати в своем буржуазном американском доме дрыхнул, а сегодня меня охмуряет дым родины предков.

Даю объяснение. Несколько часов назад прикатил сюда рейсом «Аэрофлота». Зарубежные снобы называют эту компанию «Aeroflop»,[2] но я люблю на ней трястись. Каждый полет — дорожное приключение. Очень колоритные пассажиры, как в поезде. А ручная кладь вообще не из этого мира! Автомобильные двигатели, гидротурбины и прочие агрегаты. Сидишь себе на скрипучем сиденье, стюардессам подмигиваешь, а вокруг задушевные разговоры, ругательства. Милая самолетная болтанка! Весь путь млел от удовольствия, что скоро буду в России. Эка благодать: от Чикаго до Москвы стало рукой подать.

— Но ведь согласно правилам программы Фулбрайта ее стипендиаты обязаны летать исключительно самолетами американских авиалиний.

— В моем случае было сделано исключение на высшем правительственном уровне.

Только ТУ-666 присел на аэродроме, я встрепенулся. L’aigle a atterri![3] Принимай драгоценного гостя, стильная столица!

И вот нога моя ступила на священную землю в виде бетона Шереметьево-2. Я сделал светлое лицо, торжественно нагнулся и послал ей поцелуй.

Пассажиры прослезились.

Ваш гость продолжал вызывать сильные эмоции у окружающих и далее. Проходя паспортный контроль, процитировал стихи Тютчева о непонятности России, чем вызвал улыбку у строгого пограничника. На таможне отказался заполнить декларацию, объявив ошарманенному чиновнику:

— Мне нечего декларировать, кроме моего собрания сочинений!

И действительно, у меня в чемоданах валялись-не мялись десятки экземпляров десятков монографий (плюс запас зимней и летней одежды лучших дизайнеров).

Меня, господина заморского, встречал мой старый знакомец Миша Пеликанов. Я узнал его еще издали по славным седым волосам, которыми он светился в потемках терминала, как ein Stern,[4] если не ein Stein.[5] Когда он увидел меня, то от радости завертел руками, будто пропеллер. Это у него манеризм такой.

Мы крепко, по-мужски поздоровались. Тройные объятия, крики дружбы! Затем вышли из терминала, толкая тележку с томами. Я вдохнул широкой грудью и принялся нюхать сочный московский воздух. Эти бензиновые испарения, эта гарь папирос, эти миазмы потного человечества… Западник только чихать будет, а у меня слеза на глаз навернулась. В сердце отозвалось, в душе откликнулось!

Видите мою кожаную куртку? Называется «Ralph Lauren». Я специально ее надел, чтобы меня принимали за московского мафиози: так безопаснее. Все-таки не в первый раз в России. Знаю, почем пуд лука!