Золотая кровь

Бехайм, ошеломленный открывшимся ему сверхъестественным зрелищем, почти околдованный звучным голосом Фелипе, вдруг осознал, что смертельная опасность совсем рядом, и отскочил к алькову, туда, где, преграждая ему путь, стояла госпожа Долорес. Он замахнулся, обрушивая на нее кулак, но она поймала его руку, заломила ее, лишив его равновесия, а затем, схватив его, как метательница молота, впечатала головой в стену. В глазах у него щепками разлетелись лучи белого света, сквозь макушку вошла жгучая боль. Он попробовал собраться, встать, но Долорес оказалась на коленях рядом с ним, сгребла его за грудки и отшвырнула. Ее смуглое хищное красивое лицо превратилось в звериную морду с затянутыми черной пеленой глазами и протянувшимися от клыков к нижним зубам нитями слюны. Фелипе стоял над ее плечом и безмятежно смотрел вниз.

– Не думаю, чтобы ты был слишком ей дорог, – сказал он. – Если тебе так нравится больше, пусть просто разорвет тебя на части.

– Не надо, пожалуйста, – пробормотал Бехайм, не в состоянии сосредоточиться. – Я… я не могу…

– Еще как можешь, кузен. – Фелипе схватил его за жакет и рывком поставил на ноги. – Вот видишь! Это тебе только кажется, что не можешь.

Он протащил Бехайма по комнате, поднял за воротник и штаны и с силой, которой невозможно было сопротивляться, взметнул его к овалу, остановившись, лишь когда лицо Бехайма оказалось всего в нескольких сантиметрах от черного пространства. Бехайм почувствовал, как что-то холодное давит на кожу, мягко ощупывает ее, как будто овал, зная о том, что он рядом, изучал его, знакомился с ним – так слепой трогает лицо собеседника, чтобы узнать его черты. Бехайм бился, отчаянно пытаясь вырваться, но Фелипе лишь подтолкнул его еще чуть вперед, и его голова вошла в черный мешок. Сначала он ничего не увидел, у него сперло дыхание, и он перестал чувствовать тело – лишь лицо как будто сковала ледяная маска. Но вскоре, то ли глаза привыкли к темноте, то ли тьма, неведомо как, преобразовалась в его мозгу в зрительные образы, и он увидел ряд складок, как на огромном занавесе, сияющих, но не теряющих своей черноты, похожих на негативное изображение северного сияния, а между ними медленно плыло что-то, напомнившее ему вышедшие на поверхность пласты кварца, мертвенно-бледные очертания обелисков, хрустальных городов. Словно в пьяном бреду, как сквозь стену, он услышал гулкий бессвязный гомон. Вслед за тем где-то у пределов его поля зрения вспыхнула зарница, потом, истончившись, обратилась в лезвие ослепительной белизны, раскинувшееся вширь, как горизонт, и прорезала мрак, устремившись к нему, отчего по всем складкам пошла рябь, а хрусталь забурлил, как будто меч рассек воду с парящей над ней черной дымкой. Но то был не меч – что-то надвигалось на него, расползалось, принимая четкие очертания, – это приближался рой отвратительных светящихся существ, все они были разные, но их объединяла уродливость форм: свинокрысы, клопольвы, паукособаки, крабочерви и другие; они постепенно заполняли все поле зрения – несметные полчища, несчетные легионы кошмарных рож и тел. Они ринулись к нему, и он вдруг как будто вырос – стал огромным, как само небо: они не скопились толпами над ним, не погребли под спудом кишащей световой массы, а съежились, усохли и впились в его плоть, загоняя иглы ему в лоб и щеки, обжигая болью, – он представил себе, как все они, осыпая искры, наносят на громадное темное чело татуировку – созвездие пыток. И вдруг он снова оказался в апартаментах Фелипе, тело его, беспомощно болтавшееся в воздухе, сотрясали судороги.

– И что же ты увидел, кузен? – кротко полюбопытствовал Фелипе.

Бехайма жгло стужей, колотило, зубы его стучали.

– Отдохни, дорогой мой, – сказал Фелипе. – Мне некуда торопиться.

Бехайма не отпускала дрожь, он старался как-то собрать воедино увиденное, приукрасить его выдумкой – он прибег бы к любому обману, лишь бы оттянуть тот миг, когда его снова ввергнут в эту ледяную потустороннюю тьму. Он начал было свой совершенно неправдоподобный рассказ, как вдруг госпожа Долорес взвизгнула, Фелипе разжал пальцы, и Бехайм рухнул на пол.

– А ну-ка брось! – приказал Фелипе. – И поди ко мне.

По перемене в интонации Фелипе Бехайм понял, что тот обращается не к нему, а к кому-то еще. Он с трудом поднялся на колени, воодушевленный надеждой, что кто-то пришел ему на помощь. Может быть, господин Агенор? Или Александра. Но в апартаменты вошла Жизель. Ее бескровное лицо искажал страх. Она держала пылающий факел у самого носа госпожи Долорес, уже забившейся, прячась от пламени, в самый угол алькова.

– Иди ко мне, – повторил Фелипе.

Рука Жизели дрогнула.

Госпожа Долорес пристально смотрела на нее, и Бехайм понимал: еще несколько мгновений – и она не выдержит взглядов двух вампиров.