Золотая Ладья

— Поторопитесь сейчас — упредите вождя вашего о большой опасности, — продолжала ведунья. — Иначе — можно и опоздать.

— Мы пришли за другим, — возразил Энунд. — Возвращаться назад, не выполнив приказа своего ярла, у нас не принято.

Рысь посмотрела ему прямо в глаза.

— Так можно и наказ не исполнить, и с жизнью проститься. Подумай об этом.

Энунд встал из-за стола, прошелся по горнице. Внезапно он замер перед хозяйкой, резко повернувшись к ней.

— Я понял твой умысел. Если бы ты нас извела — ярл прислал бы новых разведчиков, или явился всей дружиной. Но сейчас ты и нас повернешь назад, и опасаться союзников наших заставишь. Так ты убережешь своего князя, а нас — лишишь добычи.

— Стало быть, напрасны были мои увещевания, — ведунья покачала головой с грустью. — Не поверил ты словам моим. Токмо нужна ли пища ягненку, которого уготовили к закланию? Нужна ли добыча человеку, над шеей которого занесен острый топор? Али ты думаешь унести ее в мир теней?

Глаза Рыси стали темными, как ночь. Энунд ощутил подспудную дрожь.

— Говорю тебе, — продолжала ведунья. — Песнь Морены уже звучит над лесами, призывая вас в ледяные чертоги. Птица смерти реет над вашими лодьями, готовясь проводить в последнюю дорогу мочучее воинство. Гибельный знак — перевернутые вилы — проступил на челе каждого из вас. Торопись! Еще не поздно изменить предчертанное. Но ежели промедлишь — мертвые очи Черной Матери встретят вас на лунной тропе, с которой не возвращаются.

Все пятеро Братьев сжались, словно скованные холодом. Слова ведуньи били в самое сердце, они отнимали уверенность в себе, заставляли ощущать телом и душой тягостную обреченность. Отмахнуться от этой обреченности было совсем непросто.

— Чем ты можешь подтвердить свои слова? — сомкнув брови у переносицы, спросил Энунд.

— Многое могла бы я тебе порассказать, коли бы желала, — проворчала Рысь. — И о том, что слышал ты у Турилы о Золотой Ладье. И о подвигах ваших в северных землях. Но тому, кто закрыл сердце свое, неразумно что-то доказывать. Ежели захочешь — увидишь все сам, своими очами. А не захочешь — сгинешь до срока со своими товарищами.

— Увижу? — переспросил ее молодой хирдманн в удивлении.

— Коли, конечно, умеешь смотреть… — уточнила ведунья. — За моей избой течет Жар-Ручей, омут пресветлый. Водица его не токмо ближнее и явное отражает, но и дальнее и сокрытое. Дочка моя, Черноглава, к тому ручью тебя сведет и научит, как у него о доле своей выспросить.

Энунд задумался.

— Откуда мне знать, что то, что я там увижу, не есть плод наложенных тобой чар? — осведомился он с недоверием.

— Сердце подскажет. Кабы каждый его слушал — век бы беды не знал. Доверься мудрости сердца своего вещего и тогда никакой морок над тобой власти не возымеет.

— Что ж, — решился молодой хирдманн, — поглядим, какая она, твоя правда. Веди меня, — обернулся он к Черноглаве, безмолвно стоявшей возле печи.

Девушка вышла в сени, и сын Торна Белого последовал за ней, кинув беглый взгляд на своих товарищей. Лица Братьев стали еще тревожнее.

Глава 17. Жар-Ручей

Дворовище дома Рыси на закатной стороне граничило с малой ольховой рощицей, через которую Черноглава вывела Энунда к округлой поляне, колосящейся высокой травой. В просветы стеблей проглядывали блестки ручья, будто звенящие на солнце.

Девушка шла мягко, неслышно. Ее руки нежно раздвигали траву, что доставала до груди. Было видно, что она относится к ней бережно, стараясь не поломать и не примять ни единого стебелька, не зацепить ненароком ни одного листика. Когда ручей, струящий между тяжелых сизых валунов, зажурчал перед ногами молодого хирдманна, обдав его лицо теплым паром, Черноглава заговорила.

— Жар-Ручей очень древний. Он никогда не замерзает, а рощелья вокруг него не чахнут и не отцветают круглый год. Погляди на эти розовые лепестки с коричневыми прожилками. Это горицвет, кукушкина трава. Отвары из него очищают кровь, а присыпки заживляют раны. Сколь помню себя, цветки его никогда не теряли своего яркого оттенка и не опадали на землю. А вот журавельник — медоносное растение, острые носики плодов которого так похожи на журавлиные клювы. Его обходят стороной и ветры, и ливни, и морозы. Таковы же цветки воловьего ока, душица и вейник.

— Как же могут травы пережить зимние холода? — не поверил ей Энунд.

— Могут, ежели питаются теплом от Жар-Ручья, омута священного, чудородного.

Энунд присел на корточки и коснулся пальцами поверхности воды. Она действительно оказалась теплой, как подогретое молоко.

— Все дело в этих сизых валунах, которые ты здесь видишь, — пояснила Черноглава. — Когда-то они были комьями земли, вылетевшими из-под копыт коня Батюшки — Даждьбога. Трисветлый Князь Солнца проехал по нашему краю, озарив его златым сиянием, насытив неувядающим теплом. Комья затвердели и стали камнями, а влага, что вышла из них — создала этот ручей.

Молодой хирдманн теперь склонился над самой водой, стараясь увидеть свое отражение. Но перед ним блистала лишь непроглядная золотистая гладь, которая ничего не отражала.

— И правда, странное место, — признал Энунд.