Золотая лихорадка

— Конечно, плохие, што ль? У нас ученых много. Катька все писала Наталье письма, просила третьего сына, Алешку, отпустить к ней во Владивосток, мол, отдам его в гимназию. И теперь он учится, будет образованный. Катька воспитывает. У Катьки свои дети тоже учатся. Не знаю где. Она приезжала, говорила старикам, сын будет капитаном.

— У них дом, што ль, во Владивостоке?

— Конечно. Когда Кузнецовы без дома жили? Хоть из чурбанов, да построят дом. Леса, што ли, у нас нет!

— Где он работает?

— Не знаю. На городе работает. Так один сын мужик, другой рабочий, а третий образованный.

— Все классы! — сказал петербуржец.

— Конечно. Казенная гимназия! А Катька открыла шляпную мастерскую. Нашла какую-то знакомую японку, и с ней работают. Она еще на прииске шляпки научилась делать.

— Тоже у них артель!

— Как же!

— А отец ее помер? Давно его не видно.

— Не-ет! Он не помер, он из школы ушел. Переехал на миссионерский стан к молодому попу. Тут жить ему нельзя, детей пугает, если пьет. Он сам не мог больше крепиться и ушел.

— А че попа, за что у вас побили?

— Не знаю че-то! А-а!.. Это Дунька-то, которая вас гнала? Это давно было, тот год еще, как убили Илью. Она к попу Алешке на исповедь пришла. Он ее исповедовал. В церкви был народ. Потом вдруг она его ка-ак хлестанет по роже, и все смотрят — он упал и головой ударился об икону и лежит не дышит на полу. Все замерли со страху. А она, понимаешь, сразу вышла из церкви, отпрягла коня из саней у Васьки Кузнецова, села верхом и с тех пор никогда в церковь не ходит. А поп Алешка очнулся и спрашивает: «Че-нибудь случилось?» Ему говорят — не знаем; наверно, тебя прихожанка саданула по морде, че ты ей сказал? Он будто еще не помнит. Притворяется. Ему говорит Петрован: «Ты, наверное, у нее попросил, она тебя и саданула».

Вся изба покатилась со смеху, и Савоська сам засмеялся.

— Нет, поп говорит, это она, наверно, ослышалась, ей показалось. Ну, мол, ни че… Ладно, мол. А что уж ладно! На глазу — фонарь!.. А у Ваньки Бердышова дочь образованная и красивая. Я ей послал копиури, чтобы помнила Амур! — сказал Савоська. — Она живет в Петербурге. Наверно, женилась уже…

— А эта Авдотья как живет? — спросил благовещенский коммерсант. — Такой товар, я думаю, долго не залежится.

— А че товар. Уже подъезжали.

— Ну и как?

Все пытливо стихли.

— Один ротмистр, как полетел с крыльца и прямо в сугроб. А другой был купец, тот ее все уговаривал, обещал большие деньги. Она его — в шею! Она работает как мужик. Охотиться умеет, может медведя убить! Лес рубит, дрова заготавливает! Рыбу ловит, парень у нее теперь уже большой, помогает ей. Она все сама умеет. Она как мужик… Баба — мужик!

— Но все же она не мужик, а баба. Что же она одна живет, когда столько мужиков вокруг, а женщин на Амуре не хватает…

— Иди попробуй! — сказал Савоська.

— И пойду! — без охоты отвечал голос.

— А Васькина баба ревнивая, жить здесь не захотела. Увезла отсюда мужа совсем.

— А что Сашка, сын Егоров?

— Он в тот же год заявился домой. Пришел пешком по льду. Холодно было, а он шел. Не виноват — освободили. Он — китаец, скрывает это. А че скрывать. Живет у себя за речкой. Он все бабу хотел свою зарезать, пугал ее, я, мол, тебе шею чики-чики. А в тюрьме насиделся и больше не пугает.

— Ты, поди, все врешь нам, а мы слушаем, — сказал кто-то.

— Что? Я вру? А хочешь, я тебя сейчас погоню на мороз? Иди! Пошел! — рассердился Савоська. Он живо перелез через печку и хватил кого-то за ворот шубы.

— Ты че, в уме? — испугался человек. — Я сплю, а ты меня хватаешь. Ночь еще.

Все захохотали, и сам Савоська затрясся от смеха.

— А то я ружье возьму и всех вас к чертям гоняю — посмейтесь еще, — сказал он, возвращаясь на место.

Чувствуя, что старик напился и на самом деле может наделать неприятностей, все утихли.

— Китаец пришел, замерз, жалко смотреть. Пешком шел! Ух, терпеливый. А другой китаец, как мороз — помрет…

Постепенно все уснули.

Теперь, казалось, Савоська говорил сам с собой. Он лежал и говорил то по-русски, то по-гольдски. Потом умолк. Он думал. Иван приезжал к Дуне, уговаривал ее не раз, но никогда не позволила она переступить ему порога своей избы. «Честная баба!» — думал Савоська. Ему хотелось еще сказать, что его внучка Татьяна закончила гимназию с золотой медалью. Григорий с медалью, и она тоже!

— А у меня ни черта никого не было и нет. Баба была молоденькая, ее убили! — Савоське хотелось еще говорить, но уже все спали, и печка гасла. Тихо стало в зимовье, и тихо было в морозную ночь на улице.