Золотая лихорадка

— Илья коней зверить любил, — послышался чей-то голос. Кто-то еще мучился, не спал. — Я один раз еду и что-то такое думаю, вдруг черный ком в снегу и вылетели два дракона. Я едва успел повернуть коня в снег. Илья, как бешеный, мчится на паре, тянет вожжи и сечет коней, и они идут стоймя на задних ногах, как драконы. Он их хлещет, а они вырваться не могут, хотят выпрыгнуть из упряжки, как взлететь. Я посмотрел — вожжи скреплены железом, на них все блестит. Я лег в сугроб, и конь мой чуть не сдох со страха. А он их режет бичом до крови. Сечь любил, любил коней и мучить их тоже любил! Видно, он уж тогда злился на кого-то, а сказать не мог.

— Он добрый был! — сказал Савоська. — Это он шутил или тебе показалось!

— Я потом сказал своему коню: вот, видишь, как у хороших-то хозяев!

— А правда, что у Авдотьи сын от Ивана растет? — спросил голос из угла.

— Однако, неправда.

— А походит.

— А че походит? Ванька сам мордой похож на покойного Илью. Они одинаковы.

— А говорят, она на прииск тот раз не доехала. От кого же тогда парень?

— Нет, она тот год доехала. Это она в первый год на прииске не была. Это Васька — беленький. Тоже у нее хороший парень — Павка. А эти все от Ильи. А люди чешут языки, не знают!

— Каждый что-нибудь придумывает, только бы болтать.

— А Иван, говорят, приезжал к ней и плакал.

— Плакал! — с возмущением сказал немец. Он проснулся и слушал разговор.

— Она его выгнала, говорят.

— Че, тигр не плачет, что ль? — сказал Савоська.

— Говорил, я сирота, — продолжал пожилой ямщик, — мол, у меня никого нет. Я всю жизнь люблю тебя. А почему он потом заболел?

— Это я не знаю! — ответил Савоська.

— Говорят, стреляли его у вас за Илью?

— Но знаю. Может, кто-то стрелил.

— Говорят, Петрован Кузнецов в него пулю всадил.

— Давай спать! — сказал Савоська.

Старый ямщик разговорился, сон его прошел, и он долго еще не мог успокоиться.

— А как Кузнецова вылечили? — спросил немец, решивший, что не надо продолжать неприятный для хозяина разговор.

— Пулю у него вырезали, — ответил Савоська. — Доктор военный приезжал из госпиталя по письму Максимова, вынул пулю. Человек поправился.

— Только правой рукой плохо володает.

— У него было воспаление. Стало гнить плечо, оказалось, пуля не простая, с крестиком.

— Вот же твари!

— Они не хотят, чтобы в тайге заводили грех. Они работники. А доктор спросил бабку, как она лечила. Она стала объяснять, что выгоняла пулю. Доктор долго с ней сидел и все писал, что она говорила. Потом сказал: «Бабка, ты — великий лекарь!» Так сказал! А еще знаешь, чехи сюда приезжали, выбирали места, хотели селиться. Но им тут не понравилось, места много. А немцам понравилось.

— Да, я слыхал, под Благовещенском, — сказал немец, — есть села немецких колонистов.

— Немцы тут сразу места взяли, — сказал ямщик.

— Теперь далеко ходить не велено, — сказал Савоська. — Кто надолго отлучается, того на подозрение. Народ приучают сидеть при завалинке, во дворе, на рыбалке. На пашне можешь находиться. На печи!

— Почему? Ямщичить тоже можно! Скачи от орла до орла!

— Нынче на большое расстояние не велят ходить. И много не думать!

* * *

Утром Савоська нажарил на всех рыбы. Появилась водка.

— Васька теперь во Владивостоке… Катька — хозяйка! — удивлялись ямщики.

— Шляпная мастерская, такой красивый шляпка делает! — сказал Пак, который зашел спросить, как людям спалось.

— Ну, надо идти запрягать! — поднялся долговязый ямщик.

— Сколько тебе с нас за ночлег и водку? — спросил петербуржец, надевая бобровую шапку. — Я за всех плачу. Вот тебе двадцать пять рублей… за рассказы…

— Ты че, богатый?

— Я? Да, я со средствами, живу не на жалованье.

— Я тоже богатый. Зять миллионер. У нас свои прииски! На двадцать пять рублей обратно, а то возьму дробовик и солью, понимаешь, тебя по заднице! Я че, за деньги, что ли, в зимовье пускаю. Это Ваньки первый дом…

— Ну, ладно, ты не обижайся. Спасибо тебе.

— Ни че! Ни че не стоит! Будете еще, заезжайте! Другой дом пойдете спать, когда пустят, про республику не спрашивайте.

Из-за леса слышны были удары колокола.

— Сегодня воскресенье, — сказал немец.

Дуня и Татьяна в бархатных шубках шли навстречу толпе, растянувшейся черным гуськом по узко протоптанной тропинке. Все стали кланяться им, некоторые снимали шапки и все сходили в снег с тропинки, уступая дорогу.

— Хороша!

— А вторая чья?

— Невестка бывшего президента!

— Была Авдотья веселая. Как муж погиб, замкнулась, как каменная! — говорил долговязый ямщик, проспавший весь вечер и не слыхавший рассказов Савоськи. — Свое отгуляла!

— Такая не устоит… Кого-нибудь да и пустит!

— Как знать! — сказал москвич в воротнике из выдр с черной щетиной на щеках. — Иван, наверно, надежды не теряет…

— Да уж куда им теперь, дурь-то разводить…

— Вот вы бы Катьку посмотрели. Вот стала барыня. Веселая такая. А свекровь и свекра уважает. Приедет и старается для них.

— Бог знает, чего только с людьми не случается, — сказал петербуржец, — а мы все думаем, какая скучная наша страна, какой однообразный в ней, неразвитый народ…

— Это вы, господа, в Петербурге только так думаете, — возразил молодой офицер.

* * *