Золотая лихорадка

— Вы ошибаетесь, сеньорита, предполагая, что дон Луи станет отказываться от такого выгодного предложения…

— Ах, Бог мой! — небрежно проговорила она. — В сущности, все это интересует меня очень мало, и, признаюсь вам, мне вовсе не хотелось бы, чтобы мой проект вызвал хотя бы малейшее разногласие между вами и вашим компаньоном… Предлагая это, я имела в виду исключительно ваши интересы, дон Корнелио.

— Я в этом убежден, сеньорита, и почтительнейше вас за это благодарю, — ответил он растроганным голосом.

— Я знаю только вас одного. Хотя ваш компаньон и оказал мне очень большую услугу, но для меня он, все-таки, только незнакомец, в особенности после того решительного отказа моему отцу, предлагавшему ему свою дружбу.

— Вы совершенно правы, сеньорита, и поверьте, что я по достоинству сумею оценить всю деликатность ваших поступков.

— А между тем, — продолжала она голосом вкрадчивым и слегка насмешливым, — признаюсь вам, мне даже доставит некоторое удовольствие встретиться лицом к лицу с этим странным человеком, хотя бы только за тем, чтобы убедиться, насколько правильно было то мнение, которое я составила о нем.

— Дон Луи, сеньорита, — любезно отвечал испанец, — настоящий кабаллеро, добрый, благородный и великодушный, всегда готовый помочь своим кошельком или шпагой тому, кому требуется его поддержка… С тех пор, как я имею честь жить вместе с ним, я много раз убеждался в величии и благородстве его характера.

— Я очень рада слышать это от вас, сеньор, потому что этот кабаллеро произвел на меня тогда очень дурное впечатление своим более чем диким поступком.

— Это дурное впечатление ошибочно, сеньорита. Что касается дикости, в которой вы его упрекаете, — увы! — это вовсе не дикость, а грусть.

— Как! — вскричала она, причем краска внезапно залила ее лицо. — Вы говорите, что это грусть? Неужели кабаллеро несчастлив?

— Кто же не бывает несчастлив? — отвечал дон Корнелио, вздохнув.

— Но вы, может быть, ошибаетесь?

— Дону Луи пришлось пережить ряд ужасных несчастий… Судите сами: он обожал женщину, сделавшую его отцом очаровательных детей, однажды ночью индейцы напали на его асиенду, подожгли ее, убили его жену и детей, и сам он уцелел каким-то чудом.

— О! Это ужасно! — вскричала она, закрывая лицо руками. — Несчастный человек! Теперь я от всего сердца прощаю ему все, что казалось мне таким странным в нем. Увы! Общество людей должно быть ему в тягость.

— Да, сеньорита, оно тяготит его. Он перенес такое горе, что его ничто и никто не в состоянии утешить, а между тем, когда он узнает, что есть несчастные, судьбу которых можно облегчить, и ему по силам сделать добро, он забывает о себе.

— Да, вы правы, senor caballero, у этого человека благородное сердце.

— Да, сеньорита, сколько бы я вам ни говорил о нем, я все-таки не смогу рассказать вам всего. Надо жить его жизнью, быть постоянно вместе с ним, чтобы суметь его понять и оценить по заслугам.

Ночь уже подходила к концу, свет от свечей начинал тускнеть. Камеристка, которую очень мало интересовал этот разговор, запрокинула голову на спинку бутаки и закрыла глаза. Она спала, — но она спала тем сном, каким умеют спать только женщины да представители кошачьей породы и который им не мешает быть постоянно настороже.

— Скажите мне, дон Корнелио, — продолжала донья Анжела, улыбаясь, — за то долгое время со дня нашей встречи, вы никогда не разговаривали о ней с доном Луи?

— Никогда, сеньорита.

— А!

— Один раз я, помнится мне, хотел было сам навести разговор на эту тему.

— Ну?

— Дон Луи перебил меня и не допускающим возражения тоном попросил никогда больше не говорить об этом… Затем он сказал мне, что считал себя обязанным так поступить, и случись опять что-нибудь подобное, он поступит точно так же. Все дело не стоит того, чтобы им занимались, тем более что судьба не сведет нас с людьми, которым нам посчастливилось оказать эту небольшую услугу.

Молодая девушка нахмурила брови.

— Благодарю вас, — сказала она слегка взволнованным голосом, — благодарю вас, дон Корнелио, за ту любезность, с которой вы согласились исполнить каприз незнакомой вам особы.

— О, сеньорита! — вскричал он, протестуя. — Я уже давно ваш смиренный раб!

— Я знаю, как вы любезны, но я не считаю себя вправе больше злоупотреблять вашей любезностью. Поверьте мне, что я сохраню добрую память о нашем разговоре. Не забудьте же, пожалуйста, исполнить мою просьбу и сообщить дону Луи о моем предложении.

— Завтра, сеньорита, мы с другом будем иметь честь представиться генералу, и я попрошу дать нам знать, когда мы должны будем явиться.

— Не беспокойтесь, senor caballero; отец пришлет слугу.

— Имею честь кланяться, сеньорита, — сказал дон Корнелио, почтительно склоняясь перед молодой девушкой, ответившей ему грациозным жестом.

Испанец вышел с переполненным радостью сердцем.

— О! — прошептала донья Анжела, как только осталась одна. — Я люблю его!

О ком это она говорила?

ГЛАВА VII. Взгляд на прошедшее