Золотая моль

Дослушав песню, Коляня прошел в зал. Молодая женщина, протиравшая мебель, нестрого на него прикрикнула:

— Закрыто, не видишь, что ли…

— А эти что делают?

— Стриптиз разучивают, — фыркнула уборщица. — Ой, смех один. Такие бугаи хозяйством перед людьми трясут. А ведь есть бабы — смотрят. А ты знашь, милок, сколько билет сюда стоит входной? Тыща!

Тут она внимательно посмотрела на Коляню, оценив его рост и стать, и спросила с ехидцей:

— А ты, что ль, никак наниматься? Так ихний главный придет позже… если хочешь, я тебя проэкзаменую.

— А в чем экзамен-то? — невольно подлаживаясь под ее игривый тон, спросил Коляня.

— А вот в этом, — неожиданно женщина провела рукой по его мотне. И не просто провела. — Пойдем ко мне.

Коляня восстал.

— Чего взять? — голос у него неожиданно осип. Женщина была молодой и симпатичной, грех было отказывать и ей, и себе.

— Да чего хошь, если при деньгах. Нет — в «комке» не бери, дорого — вот «Гастроном» рядом.

Однокомнатная квартирка женщины, звали ее Галя, оказалась недалеко. Было чисто, тихо, пахло какими-то цветами.

В прихожей заметил Коляня детские кроссовки.

— Сын, — пояснила хозяйка. — Он до трех в школе.

И тесно прильнула к нему.

Страсти не было. Была просто жажда истосковавшихся по любви людей. И они ее утолили. Почти молча.

Потом сидели за столом, и Галя разговорилась.

— Ты не осуждай меня, ладно? Я, как мужик по пьяни повесился, уже почти три года одна. И наверное, одна и останусь. Хорошие-то кобели все на привязи, а всякая шваль мне не нужна. Ты-то хороший, да не для меня. Но спасибо и за эту… встречу.

Надо было уходить. Коляня потоптался у порога, подумал, протянул хозяйке пятисотку.

— Что ты, что ты! — отшатнулась она. — За кого ты меня принял.

— Конфет сыну купи.

Коляня бросил бумажку на тумбочку и вышел. Галя высунулась в приоткрытую дверь, крикнула:

— Коля, ты поосторожней с деньгами-то. Сейчас у нас за рупь убить могут.

И совсем уж безнадежно:

— А то заходи, а…

Он в прощальном жесте поднял руку.

Вышел к Ленина, и тут у книжного магазина его поразила громадная пивная бутылка, как дирижабль, болтающаяся на расчалках. Пиво «Тенькинское».

— Ну ёж твою, — пробормотал он. — Уже и книжный магазин пивом стал торговать.

Он внимательно оглядел улицу и не узнал ее. Все нижние этажи домов были заняты под магазины, конторы, ателье, банки. Вывески на русском, английском сияли золотом, переливались лазурью, сверкали нержавеющей сталью. Встречными потоками катились джипы, «короллы», «тойоты» и прочие сверкающие иномарки. Улица основателя революционного учения дышала богатством и самодовольством.

Вроде всего полгода не был он в городе, а как круто все изменилось.

Но особый шарм улице придавала наглядная агитация. По ней сразу было видно, кто из кандидатов богат, а кто не очень. Но везде белели и роскошные, и на простой серой бумаге плакаты, в двух местах на высоте примерно второго этажа улицу пересекали громадные транспаранты на растяжках, а на знаменитой телевышке был присобачен плакат площадью с полгектара: «Голосуйте за меня!». На плакате-гиганте статный мужчина с улыбающейся жизнерадостной физиономией из рога изобилия сыпал на головы нарисованных внизу горожан разные привлекательные предметы символы благополучия: автомобили, холодильники, телевизоры…

Все бы ничего, но кто-то из остроумных оппонентов пририсовал кандидату детородный орган, которым он одновременно поливал радостно открывшие рты избирателей.

— Вот хулиганы, — сплюнул кто-то рядом с Коляней. — Такую картину загубили. Ты за кого? — без перехода спросил он.

— Еще не определился, — отмахнулся Коляня.

— Так давай, определяйся. А то сядут нам на шею эти ссы-куны.

И тут Коляня увидел знакомую фигуру. Не заметить ее было невозможно, настолько грязная куртка Данилыча, его изможденное лицо выделялись из толпы.

— Данилыч, ты?!

Старик неверяще посмотрел на Коляню и едва не рухнул ему в объятия.

— Коляня!

Они сидели за приставным столиком в какой-то шашлычной, и, жадно уплетая мясо, Данилыч рассказывал о своих мытарствах.

— Пришел я по адресу — конторы нет. Где, что — никто не знает. Денег нет, друг сам пят — не могу я его объедать. Домой звонить не могу тоже — где они возьмут.

Коляня соображал. Данилыч — мужик башковитый, иметь такого в напарниках — считай, полдела в кармане. Но не согласится, нет.

— Данилыч, я тебе на дорогу дам, разбогатеешь — рассчитаешься.

— Я не поеду, — помотал головой Данилыч. — Я этого гада разыщу.

— Дохлый номер. Твой пред где-нибудь на Гаваях твои тысячи проживает.

Он помолчал и спросил:

— Тебе Действительно так нужны деньги?

— Край! Я же гробовые у друзей под честное слово взял. Мне возврата нет…

— Пятьдесят тысяч тебе бы хватило? Гринов.

— Мне бы и десяти за глаза, но где их возьмешь… во сне?

— Во сне вряд ли, а вот заработать можно. Пошли ко мне.

В гостиничном номере под бутылку «Абсолюта» Коляня уговорил Данилыча. Главным его аргументом было, что это не просто бандитская операция, а борьба с интервенцией. Но Коляня не умел говорить так гладко, как Сарыч, и Данилыч только посмеивался над его неуклюжими филиппиками в адрес международного сионизма.