Золотая осень

Революционеры в этой тяжелой обстановке связывали свои расчеты с СССР. Генерал Главпура Д. Волкогонов вспоминает о встрече «вождя афганской революции» с советской военной делегацией: ”Нур Мухаммед Тараки, глядя куда–то поверх наших голов, негромко говорил: Афганистан станет социалистической страной. Но будет это не скоро. У нас почти нет образованных людей. Вся надежда на армию… Помолчав, продолжил: в армии среди офицеров много наших врагов и предателей, но солдаты пойдут за НДПА. Но нам нечем им платить. Они полуголодные… СССР будем просить помочь. Передайте Брежневу, вы получили еще одного надежного союзника…»[43] Кабульские мечтатели мыслили в тех же категориях, что и европейские революционеры XVIII в. — начала ХХ века: в отсталой стране, опираясь на военную силу и подавляя заговоры, необходимо просветить население, силой повысить культурный уровень народа, после чего создать справедливый общественный строй. Различие заключалось в том, что европейцы не могли рассчитывать на помощь «старших товарищей».

Афганским революционерам казалось, что они принесли СССР не новую головную боль, а геополитический подарок. Они уже видели себя на острие наступления «мирового социализма». На переговорах с советской военной делегацией они предлагали поднять восстание белуджей в Пакистане и прорваться к Индийскому океану. «А значит этот выход будете иметь и вы… Только помогите нам… — вспоминает об этой встрече генерал Волкогонов, — Епишев молча выслушал, не реагируя на прожекты новых афганских руководителей, твердо заметив в конце:

— Вы не о том говорите… Для вас сейчас главное — укрепить власть…»[44] СССР не планировал экспансию на Юг.

К чести советского руководства можно сказать, что оно «упиралось» изо всех сил, стремясь избежать прямого участия советских войск в конфликте. Особенно интенсивно вопрос о советском вмешательстве стал обсуждаться в Политбюро ЦК КПСС после того, как 15 марта в Герате началось мощное восстание против режима НДПА. Н.М. Тараки и Х. Амин бомбардировали Москву просьбами о помощи. 17 марта Политбюро обсуждало этот вопрос в отсутствие Брежнева. Исходную посылку сформулировал А. Громыко: ”Мы ни при каких обстоятельствах не можем потерять Афганистан. Вот уже 60 лет мы живем с ним в мире и добрососедстве»[45]. Таким образом, первоначально ставились две задачи политики СССР в Афганистане — сохранение контроля над этой страной и поддержание добрососедских отношений с ней. Члены Политбюро не допускали, что эти задачи могут противоречить друг другу.

Реакция на просьбу афганского руководства о вводе в Афганистан советских войск была в Политбюро негативной. По словам Кириленко, «нам придется воевать в значительной степени с народом»[46]. Косыгин считал, что следует усилить поставки оружия и продовольствия[47], но войска не вводить. «Религиозный фанатизм настолько бушует, — говорил Косыгин, — что они могут сплотиться на этой основе. Мне кажется, что нам надо и Тараки, и Амину прямо сказать о тех ошибках, которые они допустили. В самом деле, ведь до сих пор у них продолжаются расстрелы несогласных с ними людей. Почти всех руководителей не только высшего, но даже среднего звена из партии «Парчам» они уничтожили… Я считаю, что не следует афганское правительство подталкивать на то, чтобы оно обращалось к нам относительно ввода войск»[48]. Развязанный в Афганистане террор вызывал у кремлевских старцев неприятные воспоминания о тревожной юности, о сталинских временах. Особенно активно за давление на афганское руководство с целью прекращения расстрелов и пыток выступал Кириленко[49]. Но все же у Устинова уже был готов план ввода войск. И Косыгин, и Громыко не исключали такого исхода в крайнем случае[50].

В состоявшемся вскоре телефонном разговоре Тараки уговаривал Косыгина осуществить военное вмешательство в Афганистане в районе Герата, поставив на свои танки афганские опознавательные знаки и посадив за рычаги солдат из среднеазиатских республик. «Никто их не узнает»[51]. Косыгин «упирался», предлагая танки, но без экипажей. Тараки настаивал, уверяя, что своих танкистов в Афганистане крайне мало. «В Советском Союзе прошли подготовку сотни офицеров из Афганистана. Куда же они все делись?» — недоумевал Косыгин. «Большая часть их — мусульмане–реакционеры…» — отвечал Тараки, давая понять, что чистка прошлась и по тем кадрам, которые до этого были вполне «достойны» пройти обучение в СССР[52].