Золотая паутина

Сергей поднялся ей навстречу — в белых брюках и штиблетах, в голубой полосатой рубашке с модным, стоячим, воротничком, с цепочкой на шее. Светлана прежде всего увидела на нем эту цепочку, раньше Сергей ее не носил; сердце ее дрогнуло — красивым был Сережка! Возмужал, окреп, в походке и жестах, во всем его облике появилось нечто новое, неуловимое, но такое, что притягивало к нему, располагало. Она, разумеется, хорошо знала о его ранении и долгой болезни, домой к нему не ходила и не звонила. С неудачным ее замужеством жизнь переменилась, Сергей Русанов отодвинулся в далекое прошлое, стал лишь воспоминанием о чистой юности, о бесконечных взволнованных разговорах, о робких поцелуях в подъезде ее дома, о трепетных записках, которые они писали друг другу. Да, она давала слово ждать его из армии, но не сдержала — уж больно хорошо говорил ей о совместном будущем Аркадий, ударник из вокально-инструментального ансамбля, уж очень красиво рисовал перспективы. И она поверила и доверилась ему… Аркаша бросил ее сразу же после рождения Юльки, сказал, что «они так не договаривались», у него нет времени да и желания «возиться с пеленками».

Оставшись один на один со своим горем, Светлана возненавидела всех и вся, никого не хотела видеть и ничего слышать. Жизнь ее с маленьким, болезненным ребенком превратилась в вечную зиму, в ад; хорошо, что помогала мать, хотя и грызла ежедневно за легкомысленный ее поступок, за ветерок в голове. Говорила она и про Сергея Русанова: мол, дружила, обещала — надо было ждать, а не заниматься распутством. Но она не занималась распутством, она влюбилась в Аркадия, пижонистого, знающего тайны девичьих сердец, он задурил ей голову в два счета. Это теперь бы она посмеялась над его словами я обещаниями, отвезла бы его примитивные, слюнявые ласки, которые ей доставались после коллективных пьянок в ресторанах. Но тогда, два с половиной года назад, что она знала и что понимала?! Ничегошеньки. Сейчас-то локоток близок, вот он, а попробуй укуси.

Сережа — парень из юношеской мечты. Когда еще училась в школе и дружила с Сергеем, она нередко бывала у них в доме, знала их семью. И они ее хорошо знали, встречали приветливо, с радостью. Она это чувствовала и понимала. Но вот — Аркадий со своими тарелками-барабанами, гром ВИА… Да-а… А тут Сережа ушел в армию, пропал на два года из ее жизни… Нет, ничего теперь уже не изменишь, да она и не собирается ничего менять. Сергей хоть и бегает сюда, к садику, встречает ее, просит о свиданиях, и она иногда с ним проводит время, просто гуляет, по родители его никогда ее поступка не простят. Она как-то встретила во дворе Зою Николаевну, та прошла мимо, даже не поздоровавшись… Что ж, поделом, заслужила. И она бы сама, наверное, так же поступила. Ну и черт с вами, с интеллигентами! Она не навязывается!

Но красив сегодня Сережа, красив! Так идет ему эта голубая, в полоску, рубашка, и белые брюки, и цепочка на шее. И шрам уже затянулся, его почти не видно. Так хочется прижаться к широкой, сильной его груди, попросить: прости, Сережа! Но она не сделает этого, еще чего! Надо сказать ему сегодня, чтобы не встречал больше, не ждал. Ни к чему это. Только нервы друг другу трепать.

— Здравствуй! — он взял ее за руку. — Ты сегодня так поздно. Я уже подумал, не случилось ля чего.

— Да мы шли с Нинкой, ты ее не знаешь… Разговаривали. И погода хорошая, не хотелось в транспорте давиться.

— А… Слушай, Светик, давай пойдем на peкy?

— Сегодня?! Сейчас?!

— А что? Погода смотри какая!

Он не сводил с нее восхищенного, взволнованного взгляда, и его волнение тут же передалось ей. Бог ты мой, как хорошо было купаться в этом влюбленном взгляде, чувствовать силу и надежность его руки! Так бы шла и шла по жизни, опершись об эту руку, не думая о завтрашнем дне, о мелких, раздражающих все ее существо проблемах. Двадцать один год всего, а она уже мама-одиночка, вынужденная зарабатывать деньги в какой-то кладовой, где только и разговоров что о деньгах и мужиках, имеющих эти деньги. Ушла, отодвинулась ее мечта о филологическом факультете университета: какая она теперь студентка с такой крохой на руках?! Кто ее будет кормить? И хватит ли вообще теперь сил бороться в одиночку с жизнью, такой, оказывается, тяжелой, нервной, ненадежной? Кто даст ей эти силы, кто поможет в трудный час? Но что теперь: запереться в четырех стенах, отказаться от всего, что нравится, к чему влечет, превратиться в монахиню?…

Светлана осторожно высвободила свою руку из руки Сергея. Она колебалась. Когда сказать ему — сейчас? Сказать резко, чтобы он обиделся, чтобы не питал больше надежды, чтобы не ходил сюда, к садику, по вечерам и не ждал ее. И она набрала уже полную грудь воздуха и разозлила себя: говори! Говори жестко, грубо, глядя ему в глаза. Она уже открыла рот, и глаза ее сделались суровыми и лицо неприступным, по сказала другое:

— А как же Юлька? С кем я ее оставлю?