Золотая паутина

Все еще невольно всхлипывая, мысленно проклиная себя, Валентину, наглых этих, безжалостных разбойников, свою трусость и признания, Рябченко умывался, пробуя языком разбитые губы. Поливал ему Фриновский, заботливо советовал: ты, мол, Анатолий, снял бы китель, умылся как следует…

Он вымыл лицо, несколько раз сполоснул рот, вытер носовым платком ботинки. Болела шея, разбитые губы и нос, его по-прежнему трясло. Будьте вы все прокляты!…

— Так, Олежек, — пивка теперь, — распорядился Басалаев. — Толя, и ты тоже… Да ладно, чего теперь? Сказал бы сразу, никто бы тебя и пальцем не тронул. Выпей, успокойся.

Фриновский выставил на капот машины целую батарею пивных бутылок, блеснула среди них водочная, голенастая, Дюбель с Саньком начали с нее.

Отвернувшись от свалившихся с неба «компаньонов», Рябченко потихоньку, осторожно пил из горлышка пиво. Во рту было солоно, горько. Хотелось зажать эту вот бутылку, трахнуть в бородатую наглую рожу Бориса, а там будь что будет.

«Убьют, убьют, — тоскливо подумал Рябченко, и слезы бессилия снова закипели в глазах. — Надо перетерпеть, вырваться из их лап…»

Шумели над головою высокие, стройные сосны, раздраженно кричала потревоженная людьми сорока, а с запада заходила на лес черная грозовая туча.

…Уже в сумерках Боб привез Рябченко к самому, дому. Сдержанно попрощался, предупредил, что скоро будет у него в гостях, и не один, передал привет — вот змей! — Валентине. И еще раз, ласково улыбаясь, предупредил: «Смотри, Толик, не дури. Дружить так дружить, а капнете ментам… Ну, ты нас теперь знаешь».

Рябченко молчком вышел из машины, пошел к дому, где светились уже окна и где ждала его недоумевающая, видно, Валентина — куда это он запропастился?

Ветер усилился, кружил на притихшей, готовящейся ко сну Тенистой обрывки газет, бумагу, швырял в лицо колючие песчинки. Воздух оставался по-прежнему сухим, наэлектризованным, хотя близости дождя теперь не чувствовалось: гроза вроде бы отдалилась, свалившись куда-то за город, в темень гигантского ночного небосвода, оставив над Придонском неясное какое-то напряжение, ветер да пыль.

— Может, пронесет еще, — подняв голову, без особой надежды подумал вслух Анатолий, слыша за спиной отъезжавшую машину Басалаева. — Если б я, дурак, не рассказал всего…

Он вздохнул, взялся за щеколду калитки. Вот «обрадует» он сейчас Валентину, вот уж она ему «спасибо» скажет.

А Боб, отъехав от их дома, остановился у магистральной улицы, неподалеку от троллейбусной остановки, расплатился с Дюбелем и Саньком, вручив каждому по сто пятьдесят рублей…

Глава девятая

Очередной митинг на площади у здания Придонского обкома КПСС планировался на первое июня, в субботу, о чем Гонтарь знал заранее. Местная анархо-экономическая партия, членом которой он состоял с марта текущего года, решила использовать митинг в своих целях: анархисты должны были выкрикивать непристойную ругань, требовать снятия с работы секретарей обкома, ухода коммунистов с руководящих постов. Дело было по нынешним временам вполне привычное, по телевидению и не такие вещи показывают, да и в самом Придонске с год уже творилось бог знает что. Но все же Гонтарь воспротивился было этому распоряжению, имел серьезный разговор с одним из лидеров анархо-экономистов — Каменцевым. Чего ради, говорил Гонтарь, его парни да и он сам должны лезть на рожон, ментам и чекистам в лапы? Ясно, что площадь будет оцеплена, органы хотя и не будут поначалу вмешиваться в ход событий — демократия на дворе! — но кое-кого все равно заметут, «возьмут на карандаш», сфотографируют, под благовидным предлогом (нарушение общественного порядка) отправят в отделение милиции, а там разбирайся. А оказаться ему, Гонтарю, в отделении — в кошмарном сне такого не придумаешь!

— Никто тебя лично на площадь не пихает. Миша, — несколько раздраженно говорил Каменцев.— Твое дело организовать шум, недовольство. Через своих людей найди голосистых парней и девчат, заплати им. Часть денег можешь отсюда взять, — он глазами показал на черный «дипломат», который Гонтарь принес с собой. — Бутылку водки на двоих, по красненькой на нос — плохо разве? Молодежь пойдет охотно, уверен в этом. Надо среди студентов поработать, среди молодых рабочих. Вообще, с «улицей». Началось лето, молодежь бездельничает, ищет приключений, острых ощущений… Надо дать им эти острые ощущения. Пусть покричат, потусуются с милицией, почешут коготки. Полезно.

— Понял, Вадим Иннокентьевич, — послушно сказал Гонтарь, наливая потрескивающую минеральную воду в высокие фужеры.