Золотая пучина

— Утром распоряжусь. — «Вандрутить… Вандрутить», — стараясь запомнить незнакомое слово, пошёл к шурфу. — Эх, видно, не миновать под землю спускаться».

Шурф глубокий. Бадья спускается неровно, рывками. Устин до боли в пальцах сжимает веревку, стараясь держаться прямей. Но бадейка отходит в сторону, и Устин виснет на веревках, раскачивается, стукаясь боками об осклизлые стенки шурфа.

— Держись, хозяин! Неровен час сорваться можешь, — доносится сверху крик воротовщика.

— Без тебя знаю, дурак. — Устин хотел крикнуть бодро, но голос прозвучал жалобно. «Управителя надо, штоб самому по шурфам не мыкаться. Вандрутить… Вандрутить… Не позабыть бы…»

В полумраке тесного, низкого — рудничного двора Устин взял из рук бадейщика светильню — плошечку с салом и, согнувшись, нырнул в чёрную дыру низкого штрека. Капли воды стекают с. — огнив, падают в лужи, и непрерывный приглушённый звон раздается под темными сводами.

Дождавшись Симеона, Устин пополз по низкому лазу штрека. Стукнулся головой об огнива. Пригнулся. Пополз на карачках.

Тум-мм, тум-мм, гум-мм, — бьют ледяные капли по мокрому башлыку. Везде лужи. Наверху — тоже лужи. Но там над головой небо. Пусть серое, неприветливое, но все же небо. А тут — кругом земля, темным-темно. Как в могиле. Жутко.

— Сторонись, раззява, тётке твоей глаз набекрень, — кричит на Устина саночник. Он тоже на четвереньках. Лямка через плечо. Тащит в лотке золотоносную породу. Увидев хозяина, жмется к стенке, а лоток вязнет в грязи.

— Где Иван Иваныч? — выдыхает Устин. Он рад передышке. Рад человеку, и делает вид, что не слышал ругани.

— В забое он, — и, пропустив Устина с Симеоном, саночник снова налегает плечом на веревку, как те лошади, что сейчас тащат пихтовые брёвна по грязным разбитым приисковым дорогам.

Впереди мелькнул огонек.

— Слава богу! Никак добрались.

В забое Иван Иванович с Михеем. Колеблется слабый огонек светильника. Мечутся густые чёрные тени. Устину кажется, будто это сама темнота, беспокойная, напряженная, машет руками. Он садится на обрубок крепи и приваливается спиной к стенке штрека.

— Михей, покажи-ка Симеону Устинычу, какая у вас ноне порода.

Иван Иванович отползает от забоя, освобождает Симеону место и усаживается на корточки. Будто не замечает хозяина.

Перебарывая обиду, Устин подсаживается к нему.

— Здорово-те, Иван Иваныч. Давно я тебя не видал.

— Соскучились?

— Пошто выкать-то начал? Товарищи были недавно.

— Были.

— Серчашь всё?

— Не то слово. Удивляюсь.

— Чему?

— Догадайтесь уж сами.

— Заходи вечерком. У меня к тебе дело есть.

— У меня тоже вечером дело есть, и заходить недосуг.

Устина корежит от злости. Позеленел, но сдержался: очень уж нужен Иван Иванович.

— Слышь-ко. Третьего дня марал на горе трубил. На самой заре. До чего,“стервец, хорошо трубил — прямо сказать не могу. Люблю слушать маральи песни. Тишь такая, туманы но горам ползут, рассвет начинает зариться, а он ревет. На разные голоса. Куда там Михеева гармошка. Не слыхал?

— Видно, хозяин забыл, что я зарю в шурфе встречаю?

— М-мда… — Устин, поправил фитиль светильника и сказал — В новом доме я горницу тебе выделю. На солнце. Вторым человеком на прииске будешь. Да чего там вторым? Первым. Я тебе только в помощь. Ну, по рукам?

Иван Иванович отрицательно покачал головой.

— И жалование семьдесят пять рублёв. Махина! — продолжал соблазнять Устин. — Все одно под землёй ты вроде за главного.

— Товарищей жалко. Смотрю, чтоб их не придавило. Я ещё раз хочу вам напомнить. — канат на подъемнике надо менять. Износился. И крепежник привозят — лучинки. Таким лесом нельзя крепить. Давнет порода, и завалит людей.

— Смотреть надо.

— За горой, хозяин, не уследишь, — вмешался Михей. — В ней сила копится, копится, а потом как давнет. Вот сидим мы сейчас, разговариваем, а может я и досказать не успею, а огнива хрусь, и раб божий Устин засыпан землёй. Справляй, Матрёна, поминки.

Устин опасливо взглянул на кровлю выработки. Почудился треск. С трудом заставил себя сидеть спокойно.

— Откуда я знаю, какой надобно лес, — хитрит — Устин. — Дело-то запросто получается. На постройку берут потолще, а вершинки куда деть? На шахту. Бери управление, Иван Иваныч, и хозяйствуй. Дело пойдёт — залюбуешься. К примеру, теперь надо шахту вандрутить али нет?

— Обвалится шахта, будете новую проходить.

Знает Устин, чем пронять Ивана Ивановича.

— Новую заложить — не диво. Боюсь людей захоронить.

Сдается Иван Иванович:

— Ладно, посмотрю. С лесом-то как?

Устин сам наказал коновозчикам, чтоб возили на шахту и шурф лес потоньше, а сейчас разводит руками:

— Один-одинешенек. Рази за всем углядишь? Берись, пока людей не решили.

Заманчиво создать образцовые горные работы, просторные, безопасные. Положить конец обсчетам, обманам. Иван Иванович неожиданно вспоминает:

— Замрет Егор в пастухах, а человек он работящий, хороший. Надо перевести его на другую работу.

— Да неужто я против? Господи! Берись за дело и ставь куда надо. Берись. Не ради себя прошу, ради людишек. Так не забудь, Иван Иваныч, на шахту зайти. Распорядись по-хозяйски.

Из шурфа Устин вылез довольный. Похвастался Симеону.