Золотая пучина

В первые дни, после того как Устин увез Ванюшку, Ксюша, закончив работу, уходила в тайгу. Далеко, далеко, чтоб и дымом не пахло. Садилась где-нибудь у ручья, под кустами, обхватывала колени руками и сидела до самых потемок.

Тошно видеть людей. Тошно. слышать их голоса.

И внутри пустота, будто вынули сердце, оставив глухую, щемящую боль. И мыслей не было. Ноющий серый туман в голове. В тумане, очень неясно, но всегда, и ночью и днём, на работе и здесь, у ручья, виделся ей Ванюшка. Тоже серый, бесцветный, далекий. Он был неподвижен, молчал и не пробуждал ничего. Но порой Ванюшка вдруг оживал. Тогда боль становилась ещё сильней, нестерпимей, но все сразу делалось ясно. Надо узнать, куда дядя увез Ванюшку. А как узнать? Если б грамоту знала, хоть письмо отписала бы! А куда отписать? Убегу. Пойду по дороге и буду спрашивать в селах про дядю Устина, про Ваню, кто-нибудь, поди, видел их. Сёмша глаз не спускает. Если к темну не вернусь, сразу искать начнет.

Да если и найду Ваню, дядя стеречь будет, не подойдешь. Если б дядя полюбил меня… Сколько лет у него, весь дом на мне. Как мужик — и пашу, и охочусь, и золото мою. Не любит. Убечь теперь уж не выйдет. А ежели дойду до царя? Брошусь ему в ноги, все расскажу. Неужто не побоится дядя Устин? До царя далеко, говорят. Это бы ничего, — год шла, я на ногу быстрая, — да Сёмша глаз не спускает.

Настой неделе Вавила закончил работу, вылез из шурфа и крикнул:

— Ксюша, приходи в мою школу. Грамоте научу.

— Грамоте? Это чтоб письма писать?

— И писать, и читать. Грамотной станешь — женихов повалит к тебе — отбоя не будет. Грамотные невесты теперь на вес золота.

Шутил Вавила. Он вечно шутит. Но Ксюша бросила работу и сразу: к нему подошла, такая суровая и решительная, что Вавила даже немного опешил.

— Ты не драться ли хочешь со мной?

— Сдурел. Пошто драться. А ты не обманываешь? В самом деле научишь?

— Других учу уж больше недели. Приходи сегодня в землянку Егора.

— Приду. Только ты письма писать научи.

С тех пор прошло несколько дней. Каждый вечер приходила Ксюша в школу Вавилы. Больше всех старалась. Уже Михея догоняла. И все тосковала: «Не скоро, видать, письма писать научусь. А научусь непременно. Может, и впрямь дядя Устин грамотной снохой не по-.брезгует. Одна на деревне грамотна девка…»

— Бы… А… — повторяет Михей.

— Ну-ну, — подбадривает Вавила. — Бы да а… Вместе прочти. Слог-то какой?

— Леший их вместе прочтет, — в отчаянии машет рукой Михей и, утерев ладонью лицо, вновь начинает — Бы… А…

— Бы да а, бы да а… Баба! — выкрикивает Петюшка и смотрит на Вавилу. В глазах его и торжество, и боязнь: ошибся?

— Правильно. Баба. А дальше?

— Мы да а… Лы да а… Баба мыла пол, — Исступленно кричит мальчишка и, радостно хлопая в ладоши, повторяет — Баба мыла пол! Баба мыла пол!

Егор рад больше сына.

— Петька-то, Петька-то. Быстрее всех, — всплескивает он руками. — Башковитый парень. В меня! — и совсем тихо говорит — Может, и впрямь писарем будет.

В землянке открыта дверь. На нарах, в дверях, в проходе не протолкнешься. Все, кто мог, пришли посмотреть, чему тут Вавила учит. На лицах удивление, насмешка, восторг. Мужики переговариваются между собой. Мешают Вавиле.

— Баловство одно, — осуждающе говорит Тарас. — Я пять лет батраком мозолил, теперича надел получил. Мне бы на лошадь деньги заробить, а грамота — тьфу. Баловство одно. На грамоте не вспахать, не посеять. — Ворчит, но продвигается вперёд.

— Тише вы, мужики. — просит Михей. — И ты, Петька, молчи. Знай про себя.

— Пошто ты парнишку-то туркаешь? — вступается Егор. — Тебе нужна грамота, а он — у бога огрызок?

Вавила берёт уголь и пишет. Ученики хором повторяют за ним:

— Мы да а…

Учеников всего шесть — Михей, Ксюша, фронтовик Федор, со шрамом на лице, да сарынь Егора,

— Мы да а…

— Постой, Вавила, постой, — неожиданно даже для себя басит Тарас. — Оно хоть и баловство, а занятно. Дай и мне попробовать — и усаживается на нары рядом с Петюшкой.

А Егор с благодарностью смотрит на Вавилу и шепчет:

— Господи, слава те! Послал же ты нам такого жильца.

Когда Вавила организовывал свою школу, он втайне надеялся, что автор «деревянной прокламации» захочет познакомиться с учителем. Но тот до сих пор никак не проявил себя. Ничего не удалось выяснить и среди приискателей. Вавила теперь частенько беседовал с ними. Уходил после работы подальше в тайгу или на берег ручья и встречался там с теми, кого рекомендовали ему Михей, Федор или Егор.

Ночь. Маленький, чуть приметный костёр. В горячей золе доспевает картошка. Над огнём котелок с чаем. Вокруг костра — Вавила, Михей, иногда Федор или Егор, и двое-трое вновь приглашенных.

Разговор начинает Вавила.

— Как живём, мужики?

— Живем, хлеб жуем, водичкой запиваем.

— Вишь, картопка в костре жарится. Поспеет — закусим. Чаёк скипит — кишки прополощем. Такую жисть дай бог всякому.

И только когда от картошки остается одна шелуха, а на костре в третий раз закипает чаёк, пересказав были и небылицы, начинают говорить о своём, наболевшем.