Золотая пучина

— Страсть-то какая, — крестится Кузьма Иванович и пятится от промоины. — Ах, Устинушка, как пошла вода, как пошла… Ставень открыли, а она прибывает. Валом идёт. В Притаёжном, сказывают, мельничонку снесло. Повыше Черного мыса — другую, и вся вода здесь. Спасибо Сёмше, спасибо Михею. Еле управу нашли на нее. Где-то, грит, затор был. Как прорвало его…

— Камни! — кричит Михей.

Стоя на хворосте в ревущем потоке, Михей принимает большие угловатые камни и, опустив их в воду, прижимает прутья.

— Еще камней! Живо!

Холодный хворост в воде сразу же леденеет, становится скользким. За спиной Михея ревет водопад в три сажени. На Михея надвигается поле шуги. Товарищи наверху уперлись баграми, и льдина хрустит, ломается, рвётся в поток.

— Камни! Живей!

И вновь наклонившись, Михей укладывает, валуны на хворост, а вода хлещет на плечи.

— Михей! Льдина срывается!

— Камни!

— Михей! Берегись!..

Льдина с хрустом летит на Михея.

— Тащи!

Устин не выдерживает и, сбросив шубу, вместе со всеми тащит вверх на веревках плотинщиков. Михей, вися над плотиной, видит, как под ногами метнулась льдина.

— Хворосту, братцы, хворосту, — торопит Кузьма Иванович.

— Подожди с хворостом, дай отдышаться, — устало бросает Михей и, выбравшись наверх, подходит к костру. От мокрой одежды валит пар.

Устин подходит к Михею.

— Это как понимать? Твое место в забое, а ты чужую плотину чинишь?

— Симеон приказал. Ежели, пропустить малость, то к утру тут ни мельницы, ни плотины не будет.

Кузьма Иванович поддакивает:

— Истинно так. И мельницу вода унесет, и плотину. Спасибо Симеону Устинычу. Спасибо Михею. Других-то таких лихих плотинщиков рази найдешь? Вон их сколь на берегу-то глазеют, а в прорайку — одного Михея.

Устин напряженно думает о чём-то и, круто повернувшись к Михею, спрашивает:

— За сколь рублей подрядились Кузьме плотину чинить?

— За полсотни. На круг. Всей артелью.

— Мало. За такую работу и сотни не жалко, — распахнул шубу, достал туго набитый бумажник, отсчитал шесть десятирублевок. — Получай шестьдесят и считай работе конец. Ты утресь в забой, а остальные дом достраивать.

— Неладно, хозяин, задумал, — отдернул руку Михей.

— Не твоё дело попов судить. Получай деньги и пошел. Слыхал?

— Слыхать-то слышу, но опять говорю — неладно задумал. Я твою руку держать не буду. Где народу зерно молоть?

— А ну-ка понюхай, — Устин поднёс к лицу Михея сжатый кулак. — Небойсь, бить не стану, а упредить упрежу: склизко на плотине, недолго из рук веревку выпустить, на которой плотинщик висит. На моем пути не становись. Понял?

— Не грози. Не пужливый.

— Бережливого бог бережет.

Михею не больно охота стоять по пояс в холодной воде и смотреть, как наплывают на него круглые хрустящие льдины. Зазеваешься, не отскочишь вовремя — смерть. Да и деньги нужны. А Устин ещё подливает:

— Дружки, видать, стали с Кузькой, ишь, как пластаешься для него. Любо смотреть, — и отвернулся. — Эй, мужики! Кончай работу. Кончай, говорю. Я плачу заместо Кузьмы и ведро водки вам ставлю. Пошли. Ослушникам утресь расчет. А кто на плотину сунется — во! — показал кулак стоящим на берегу.

Мужики, нерешительно потоптавшись, пошли за Устином. Тарас с Михеем остались одни у костра.

Устин, в расстегнутой шубе, большими шагами, шёл к дому. За ним семенил испуганный Кузьма Иванович.

— Устин Силантьич, как же оно получается. Может, ты пошутил? Не по-божецки это…

— Не гнуси. Как зачнёт самую мельницу подмывать, прибеги мне сказать. Непременно приду посмотреть.

— Креста на тебе нет, Устин. Разорюсь я, разорюсь. Дружбу нашу попомни.

— А ты её помнил, когда лошадей мне в аренду давал? Шкуру с меня с живо

< фрагмент текста утерян из-за повреждения печатного листа>

А жернова не унесёт. Жернова поди потонут.

Летом достанешь, вот и вернешь часть убытка, — глумился Устин. — Эй, кто там! Дайте Кузьме кваску испить. Он, видать, умаялся нонче, взопрел. Смотри ты, сидит, дух не может перевести, и глаза как плошки, — и когда Кузьма Иванович напился квасу, сказал ему вкрадчиво — Хошь, Кузьма, я тебя выручу?

— Устинушка, родненький, сделай такую милость. Бога буду молить за тебя.

— Моли. Это правильно, — Устин достал из кармана бумажник бросил на стол две сотенных, — получай и мельница моя.

— Сдурел. Мельница две тыщи стоит, самое малое!

— Стоила. А утресь за неё никто тебе и копейки не даст. Бери двести. Эко скукорился, будто тебя бревном придавило. Ну, думай. Не то мне в баньку надо идти. А после баньки мирские дела на ум не пойдут. И поздно будет рядить. После баньки-то, мельницу твою — фью… Унесет.

— Смилуйся…

— Матрёна, готова там банька? Готова. Ну и добро. Я пойду.

— Устин Силантич, хоть тыщу… По дружбе…

— Двести, Кузьма. Больше не дам.

— Пятьсот

< фрагмент текста утерян из-за повреждения печатного листа>

Ну вот, получай и молись. Эй Сёмша, прикажи Михею и всем остальным, штоб на нашу мельницу немедля шли робить. К утру плотина должна быть как новая. Да проводи Кузьму, а то он вроде занеможил малость, света не видит. Скажи, штоб Февронья малинкой его попоила.